Артур Дойл - Отравленный пояс

– Что же, по-вашему? Отворить окно – и пусть эфир делает свое дело?

– Лучше яд, чем удушье.

Саммерли, неохотно соглашаясь, кивнул головой и протянул Челленджеру худую руку.

– Мы в свое время часто ссорились, но теперь это все позади, – сказал он. – В глубине души мы всегда были добрые друзья и уважали друг друга. Прощайте.

– Прощайте, мой мальчик! – сказал мне лорд Джон. – Окно запечатано. Вам его так не открыть.

Челленджер наклонился, поднял жену и прижал ее к груди, а жена обвила руками его шею.

– Дайте мне этот полевой бинокль, Мелоун, – сказал он спокойно.

Я подал.

– В руки той силы, что создала нас, предаемся вновь! – прогремел его голос, и с этими словами он бросил бинокль в окно.

Еще не отзвучал звон последних осколков, как благодатный ветер обдал наши пылающие лица сильным и сладким дыханием. Не знаю, как долго мы сидели в изумленном молчании. Потом, как сквозь сон, я вновь услышал голос Челленджера.

– Мы вернулись к нормальным условиям! – вскричал он. – Земля пронеслась сквозь отравленный пояс, но из всего человечества спаслись мы одни.

Помню, мы все сидели в креслах и жадно глотали свежесть и влагу, которые нес нам с моря юго-западный ветер, взвивая шелковые занавеси и охлаждая наши горящие лица. Сколько времени мы так просидели? Впоследствии мы никак не могли согласно ответить на этот вопрос. Мы были ошеломлены, оглушены, чуть не без чувств. Перед тем мы собрали все свое мужество, чтобы встретить смерть, но этот новый поворот, страшный и нежданный – то, что мы остались одни на земле, пережив весь род человеческий, – нанес нам тяжелый, телесно ощутимый удар и оставил нас в оцепенении. Потом приостановленная машина снова понемногу начала работать, засновал челнок памяти, мысли в мозгу стали сплетаться в ткань. С живой, беспощадной ясностью мы увидели соотношение прошлого, настоящего и будущего – ту жизнь, которой мы жили раньше, и ту, что нам предстояла теперь. В безмолвном ужасе смотрели мы друг на друга и читали в ответном взгляде товарищей тот же ужас. Вместо радости, какую, казалось бы, должны были испытывать люди, только что избежавшие неминуемой смерти, нас захлестнуло волной черное уныние. Все, что мы любили на земле, смыто в бесконечный неведомый океан, и мы высажены одни на необитаемый остров, без товарищей, без ожиданий, без надежд. Несколько лет будем рыскать, как шакалы, между могилами вымершего человечества, а потом придет и наш запоздалый и одинокий конец.

– Это ужасно, Джордж, ужасно! – простонала Женщина, захлебываясь от рыданий. – Ах, если бы мы погибли с другими! Зачем ты спас нас? У меня такое чувство, точно мы мертвы, а все остальные живы.

Густые брови Челленджера насупились в сосредоточенной думе, между тем как его большая волосатая лапа сжала протянутую к нему руку жены. Я заметил, что в беде жена всегда вот так тянулась к нему руками, точно ребенок к матери.

– Я не настолько фаталист, чтобы проповедовать непротивление, – сказал он, – но тем не менее я всегда считал, что высшая мудрость – в примирении с действительностью. Он говорил медленно, и его полнозвучный голос дрожал, проникнутый глубоким чувством.

– А я не согласен примириться, – твердо сказал Саммерли.

– А по-моему, ваше согласие или несогласие не стоят и выеденного яйца, – заметил лорд Джон. – Вы просто вынуждены принять судьбу, а как вы примете ее – готовясь к бою или упав на колени, – не все ли равно? Насколько я помню, никто не спрашивал нашего разрешения, когда началась эта штука, и никто, похоже, не спросит и теперь. Так что какая разница, что мы думаем на этот счет?

– Разница та же, как между счастьем и горем, – сказал Челленджер, глядя на нас отсутствующим взглядом и все еще поглаживая руку жены. – Вы можете плыть по течению, сохраняя душевный мир, и можете ринуться против него и бороться до изнеможения. Не в наших силах что-нибудь изменить, а потому примем все так, как оно есть, и не будем роптать.

– Но что мы теперь станем делать? Для чего будем жить? – бросил я в отчаянии в пустое синее небо. – Что, например, буду делать я? Не стало газет – значит, конец моему призванию.

– Не на кого охотиться, не с кем воевать, так что и для меня все кончено, – сказал лорд Джон.

– Не стало студентов – значит, кончено и для меня, – прохрипел Саммерли.

– Но у меня остался муж, остался дом – значит, я могу благодарить небо, для меня не все еще кончено, – сказала женщина.