Оноре де Бальзак - Искусство и художник

Наконец, можно произвести замечательный опыт, о котором я думал в течение двадцати лет, а именно: переделать мозг кретина, узнать, можно ли создать мыслительный аппарат, развивая его рудименты. Налаживая мозг, мы узнаем, каким образом он разладился…

…С дарованиями нашего ума дело обстоит так же, как и со способностями тела. У танцора сила в ногах, у кузнеца – в руках, рыночный носильщик упражняется в ношении тяжестей, певец обрабатывает свою гортань, а пианист укрепляет кисть руки. Банкир привыкает комбинировать дела, разбираться в них, двигать прибыли, как водевилист выучивается комбинировать положения, разбираться в сюжетах, заставлять двигаться действующих лиц. Не надо требовать от барона де Нюсингена остроумного разговора, как и образов поэта от разумения математика. Много ли встречается в каждую эпоху поэтов, которые были бы одновременно прозаиками или остроумны в быту, наподобие г-жи Корнюэль? Бюффон был тяжелодум. Ньютон никогда не любил, лорд Байрон никого не любил, кроме себя. Руссо был мрачен и почти безумен, Лафонтен рассеян. Равномерно распределенная человеческая сила производит глупцов или сплошь посредственность; неравная, она рождает несоответствия, именуемые гениями, которые, если бы они были видимы, казались бы уродствами. Тот же закон управляет телом: совершенная красота почти всегда сопровождается холодностью или глупостью. Пускай Паскаль – великий геометр и одновременно великий писатель, Бомарше – крупный делец, Заме – тонкий царедворец; эти редкие исключения подтверждают правило о специальных качествах ума.

Однако, не входя в мелочное аристотельство, выдуманное каждым автором для своего творчества, каждым педантом в своей теории, автор надеется, что будет в согласии с любым умом, и высоким и низким, если составит литературное искусство из двух, совершенно отличных частей: наблюдение – выражение.

Многие выдающиеся люди одарены талантом наблюдать, не обладая даром придавать живую форму своим мыслям; другие же писатели одарены чудесным стилем, но лишены того проницательного и любознательного духа, что видит и отмечает все.

Оба эти умственных склада определяют, в известной мере, литературное зрение и осязание. Одному человеку – действие , другому – мысль; последний играет на лире, не рождая ни одной из тех возвышенных гармоний, что вызывают слезы или раздумье; первый, за неимением инструмента, сочиняет поэмы только для себя.

Единение обеих сил образует совершенного человека, но это редкое и счастливое сочетание не есть еще гений или, проще, не образует волю, порождающую произведение искусства.

Кроме этих двух необходимых для таланта условий, встречается среди подлинно философских поэтов или писателей необъяснимое, неслыханное нравственное явление, в котором наука с трудом может дать отчет. Это своего рода второе зрение, позволяющее им угадывать истину в любых возможных положениях; или, вернее, какая-то сила, переносящая их туда, где они должны или хотят быть. Они вымышляют правду по аналогии или видят описываемый предмет независимо от того, приходит ли предмет к ним, или сами они идут к предмету.

Автор довольствуется расстановкой членов уравнения, не стараясь решить его, ибо ему важно объяснение, а не выведение философской теории.

Итак, прежде чем писать книгу, писатель должен проанализировать все характеры, проникнуться всеми нравами, обежать весь земной шар, прочувствовать все страсти; или же страсти, страны, нравы, характеры, явления природы, явления морали – все должно пройти через его мысль. Он скуп или мгновенно постигает скупость, набрасывая портрет лорда Думбидикса. Он преступник, постигает преступление, или призывает и созерцает его, когда пишет Лару.

Мы не находим посредствующего члена этой физиолитературной задачи.

Но для тех, кто изучает человеческую природу, ясно, что гениальный человек владеет обеими силами.