Гастон Леру - Призрак оперы

– После спектакля он всегда мне дает монету в сорок су, иногда сто су, а несколько раз, после того как его не бывало по нескольку дней, я получала даже десять франков. А теперь, когда ему опять начали докучать, он мне больше ничего не дает…

– Простите, дорогая, – начал Моншармен, и мадам Жири снова тряхнула своей серой шляпкой с пером, возмутившись такой фамильярностью. – Простите, но как призрак вручает вам деньги?

– Да он просто-напросто оставляет их на столике в ложе, и я забираю их вместе с программкой, которую всегда приношу ему. Иногда я там нахожу даже цветы, например, розу, наверняка выпавшую из корсажа дамы. Да, я уверена, что иногда он приходит с женщиной, потому что однажды они оставили веер.

– Вот как? Веер? И что вы с ним сделали?

– Ничего. На следующем спектакле вернула его.

В этот момент старший контролер подал голос:

– Вы нарушили правила, мадам Жири, и я вас оштрафую.

– Замолчите, идиот! – прошипел Ришар.

– Вы вернули веер. Ну а дальше?

– А дальше они забрали его, господин директор, после спектакля его там уже не было, и вместо него они оставили коробку с конфетами, которые я просто обожаю. Это один из маленьких знаков внимания призрака.

– Хорошо, мадам Жири. Вы можете идти.

Когда билетерша с почтением и не без присущего ей достоинства попрощалась с директорами, они объявили старшему контролеру, что решили отказаться от услуг этой сумасшедшей старухи. После этого они отпустили контролера. Когда он вышел, не переставая уверять в своей преданности театру, они предупредили администратора, что он должен дать расчет господину контролеру. Оставшись наконец одни, оба директора переглянулись – в голову обоим одновременно пришла одна и та же мысль: совершить маленькую прогулку в ложу № 5.

Позже и мы последуем за ними.

Кристина Даэ, ставшая жертвой интриг, о которых мы еще успеем поговорить, не сразу закрепила шумный успех, выпавший ей в тот памятный торжественный вечер, и долго не появлялась на сцене. Однако она выступила в доме герцогини Цюрихской, где исполняла самые лучшие вещи из своего репертуара, и вот что пишет о ней известный критик X.:

«Когда мы слышим ее в «Гамлете», нам кажется, будто сам Шекспир прибыл на Елисейские Поля репетировать вместе с нею партию Офелии. А когда ее голову венчает звездная диадема Королевы Ночи, с небес должен сойти Моцарт, чтобы услышать ее пение. Впрочем, не стоит беспокоить великую тень – высокий, изобилующий переливами голос исполнительницы главной партии в «Волшебной флейте» сам достигает заоблачных высот, взмывая туда с той же легкостью, с какой перелетает из сельской хижины Скотелофа во дворец из золота и мрамора, выстроенный господином Гарнье» [12].

После вечера у герцогини Цюрихской Кристина больше не пела в светских салонах и отказывалась от всех приглашений. Она, никак не объяснив свой отказ, даже не участвовала в благотворительном вечере, которому раньше обещала свое присутствие. Казалось, она перестала быть хозяйкой своей судьбы или же боялась нового триумфа.

Она знала, что граф де Шаньи, желая сделать приятное своему брату, очень много хлопотал за нее перед господином Ришаром, и написала графу благодарственное письмо, в котором умоляла больше не делать этого и не беспокоить директоров. В чем же были причины столь странного поведения певицы? Одни считали, что все дело заключается в непомерной гордыне, другие говорили о божественной скромности. Подобная скромность в театре невозможна! Я полагаю, что Кристина Даэ просто-напросто испугалась свалившегося на нее, как с неба, триумфа и была ошарашена им не менее, чем многие другие. Ошарашена? Не то слово! Я располагаю письмом Кристины из архива Перса, в котором описываются события того времени. Так вот, прочитав его еще раз, я уже не могу сказать, что Кристина была просто ошарашена или напугана своим триумфом: она была в настоящем ужасе. Да, да! В ужасе! «Я больше не узнаю себя, когда пою!» – пишет она.

Бедное, невинное дитя!

Она нигде не показывалась, и виконт де Шаньи напрасно искал с ней встречи. Он написал ей, прося позволения навестить ее, и уже отчаялся ждать ответа, когда однажды утром получил такую записку:

«Сударь, я вовсе не забыла того маленького мальчика, который выловил мой шарф в море. Я должна написать Вам об этом сегодня, когда уезжаю в Перрос, ведомая священным долгом. Завтра годовщина смерти моего бедного отца, которого Вы знавали и который так любил Вас. Он похоронен там вместе со своей скрипкой, на кладбище, окружающем маленькую церковь, у подножия холма, где мы играли детьми, рядом с той дорогой, где мы, повзрослев, в последний раз простились друг с другом».