Гастон Леру - Призрак оперы

На этом заканчиваются записки, которые оставил мне Перс.

Несмотря на весь ужас положения, несмотря на неминуемую смерть, виконт де Шаньи и его спутник были спасены благодаря жертве, которую принесла Кристина Даэ. И я предоставляю закончить этот рассказ самому Персу, бывшему начальнику полиции в Тегеране.

Когда я встретился с ним, он по-прежнему жил в своей маленькой квартирке на улице Риволи, напротив сада Тюильри. Он был очень болен, и потребовался весь мой пыл репортера-историка, служителя истины, чтобы уговорить его еще раз, вместе со мной, пережить невероятную драму.

Служил ему все тот же старый верный Дариус, который и провел меня к нему. Дарога принял меня около окна, выходившего в сад, сидя в большом кресле; он все время пытался выпрямить торс, некогда, вероятно, очень красивый. Глаза его были по-прежнему прекрасны и выразительны, но лицо казалось измученным и усталым. Он полностью обрил себе голову, которую прежде покрывал турецкой феской; одет был в широкий халат очень простого покроя и бессознательно, непрестанно перебирал в пальцах его пуговицы. Несмотря ни на что, разум его оставался ясным.

Он с трудом припоминал некоторые эпизоды из прошлого и при этом нервничал, и мне приходилось по кусочкам вытягивать из него удивительный рассказ об окончании этой необычной истории. Иногда приходилось долго просить его ответить на мои вопросы, а иногда, вдохновленный воспоминаниями, он безостановочно рисовал передо мной, с захватывающими подробностями, страшный образ Эрика и те ужасные часы, которые он вместе с виконтом де Шаньи провел в подземном жилище на озере.

Надо было видеть его волнение, когда он описывал свое пробуждение в тревожном полумраке комнаты в стиле Луи-Филиппа после потопа в зеркальном зале. И я предлагаю вам окончание истории, записанной с его слов.

Открыв глаза, дарога увидел, что лежит на кровати. Виконт лежал на диване, рядом с зеркальным шкафом. Над ними поочередно склонялись двое: ангел и дьявол.

После миражей в «комнате пыток» явственность обыденных деталей этой небольшой уютной комнаты казалась нарочно придуманной для того, чтобы окончательно свести несчастных пленников с ума и бросить их в новый, уже настоящий, не иллюзорный кошмар. Кровать, напоминающая лодку, стулья из натертого воском красного дерева, старенький комод с медными ручками, кружева, аккуратно наброшенные на спинки кресел, настенные часы и камин, на котором по углам стояли маленькие, такие безобидные на вид шкатулки, наконец, этажерка, уставленная раковинами, красными подушечками для булавок, корабликами из перламутра и увенчанная огромным страусиным яйцом, – вся эта обстановка, преисполненная трогательного безвкусия, такого мирного и уютного в глубоких подземельях Оперы, неназойливо освещалась лампой под абажуром, стоявшей на круглом столике, и в чем-то разочаровывала воображение после всех прошлых фантасмагорий.

Фигура человека в черной маске среди этого скромного и чистенького убранства казалась еще более чудовищной и нелепой.

Человек в маске склонился к самому лицу Перса и тихо сказал:

– Тебе лучше, дарога? Ты смотришь на мою мебель? Это все, что осталось мне от моей бедной матери…

Он добавил еще какие-то слова, которые Перс уже забыл, и это казалось ему довольно странным, ибо у Перса профессиональная память, и он точно помнил, что в этой непритязательной комнате в стиле Луи-Филиппа разговаривал только Эрик. Кристина Даэ не произнесла ни слова; она передвигалась в тесном пространстве комнаты бесшумно, как сестра милосердия, давшая обет молчания. Она подносила то сердечное лекарство в чашечке, то дымящийся чай. Человек в маске принимал их у нее и протягивал Персу.

Виконт де Шаньи спал.

Плеснув рома в чашечку с чаем, приготовленным для Перса, и указывая на спящего виконта, Эрик сказал:

– Он пришел в себя задолго до того, как мы поняли, что ты будешь жить, дарога. С ним все в порядке. Он спит. Не надо будить его.

В какой-то момент Эрик вышел из комнаты, и Перс, приподнявшись на локте, огляделся вокруг. Рядом с камином он увидел белый силуэт Кристины Даэ. Он заговорил с ней, но был настолько слаб, что не услышал собственного голоса и снова откинулся на подушку. Кристина подошла к нему, положила ладонь на его горячий лоб, потом отошла. Перс хорошо помнил, что, отходя от него, она даже не взглянула на лежавшего рядом виконта, который продолжал спокойно спать, и опять села в свое кресло, рядом с камином, безмолвная, как сестра милосердия, давшая обет молчания…