Григорий Родионов - В родном доме

Впрочем, с женитьбой Гумер как раз не запоздал, напротив, он женился уже на втором курсе. И связал он себя узами Гименея вовсе не потому, что безумно любил жену или просто потому, что настала пора жениться. Нет… Он женился только лишь из-за Фалины.

Фалина…

Десятый класс они заканчивали вместе, в одном классе. Они так сильно любили друг-друга, казалось, они появились на этот свет только для того, чтобы сделать друг-друга счастливыми.

Любовь вспыхнула сразу, как порох. Впервые Гумер увидел Фалину в восьмом классе. Семья девушки долгие годы провела на чужбине, а недавно решилась вернуться в родное село. Продажа дома и участка в одном из райцентров Башкирии затянулась на месяцы, и родители решили отправить Фалину в деревню к родственнице, чтобы дочь продолжила учёбу в восьмом классе с сентября, а не появилась бы в школе в середине учебного года. Надо сказать, что эта родственница, живущая в своём доме одна, ежегодно сдавала комнаты девушкам из соседних сёл, где были только начальные или семилетние школы. Так что подружками Фалины стали ещё две девочки из соседнего аула, которым также предстояло учиться в восьмом классе. Так они встретились с Гумером. По правде говоря, сначала юноша почти не замечал Фалину. Подумаешь – приехала из Башкирии какая-то «пигалица» и пришла в их класс. Эта новость имела для него значение не больше, чем, например, весть о том, что одна из овец тётушки Хасбики, что на верхнем конце деревни, сломала себе правую ногу. Подобные «известия» для Гумера не имели никакого значения.

Началась учёба в восьмом классе. Гумер уже не был, как прежде, задумчивым, тихим, замкнутым мальчиком. Напротив, он стал озорным, лихим джигитом, эдаким сорванцом, сорвиголовой, но не просто озорником и проказником, а пылким и благородным юношей, способным за правду не раздумывая пойти на конфликт и с учениками, и с учителями, и с самим директором. Словом, вечная головная боль, переполох. Он не умел лгать, говорил всё напрямик, а не экивоками или намёками, не держал в себе зла, и все его чувства были написаны на его лице или передавались с его словами. Когда размеренный учебно-воспитательный процесс, привычно строгий режим школы вдруг неожиданно ломались, все знали: это очередные проделки неугомонного Гумера.

А режим в школе был действительно строгий, даже суровый. Время стояло трудное, послевоенное. Страна залечивала раны. Суровость времени отражалась и на школах, где мало места оставалось веселью, шуткам и озорству. Поэтому проделки жизнерадостного Гумера приходились не по нраву не только учителям, но и многим школьникам. Тем не менее многое юноше сходило с рук, ибо во время праздников он был незаменим. Никто, кроме него, не мог так проникновенно читать стихи и так умело, искромётно вести концерт. Серьёзные стихи он читал так, что мог выдавить слезу даже из жестокосердного человека, а шутливые вирши декламировал так, что слушатели задыхались и хватались за животы от смеха. Во время концерта Гумер не просто объявлял номера, но в кратких перерывах между номерами успевал рассказать что-нибудь интересное, да ещё так тонко пародировал кого-нибудь из учеников или даже учителей, что это вызывало лишь добрый смех, и никогда досаду со стороны объектов пародий. Он мог оживить даже заведомо скучный и пресный концерт, подготовленный группой чересчур законопослушных и «примерных» учеников.

К сожалению, и после праздничных концертов он продолжал «оживлять» однообразную школьную жизнь, что, конечно, часто вызывало негодование учителей. Проделки Гумера не могли не сказаться и на его успеваемости, так что юный озорник вовсе не относился к числу отличников. Не проходило и недели, чтобы его не вызывал на проволочку директор школы, а остальные педагоги не знали, как образумить сорванца. Но во второй половине восьмого учебного года Гумер сам постепенно стал меняться: всё чаще задумывался, уходил в себя и к концу учебного года его было не узнать. Бесстрашный сорвиголова превратился в тихого мечтательного, грустного юношу.

Причиной такой метаморфозы стала, конечно, эта «пигалица» Фалина. Он влюбился в эту девушку. И эти чувства натолкнулись опять-таки на жёсткие, ханжеско аскетические нормы школьной нравственности. Дело в том, что дружба, а тем более нежные чувства между мальчиками и девочками в школе считались не просто признаком вопиющей невоспитанности и распущенности, и не только нарушением школьного режима, более того, нарождающееся, чистое, хрупкое, трогательное чувство любви безапелляционно объявлялось в школе самым страшным преступлением против нравственности, настоящим позором.