Эрнест Хемингуэй - Фиеста. Вешние воды

– Ваша невеста пользуется большим успехом. – Миссис Брэддокс смотрела на Жоржет, которая кружилась в объятиях высокого брюнета по имени Летт.

– Не правда ли? – сказал я.

– Безусловно, – сказала миссис Брэддокс.

Подошел Кон.

– Пойдемте, Джейк, – сказал он, – выпьем. – Мы направились к стойке. – Что с вами? У вас такой вид, словно вы чем-то расстроены.

– Ничуть. Просто меня тошнит от всего этого.

К стойке подошла Брет:

– Хэлло, друзья.

– Хэлло, Брет, – сказал я. – Почему вы не пьяная?

– Никогда больше не буду напиваться. Дайте человеку коньяку с содовой.

Она стояла у стойки, держа стакан в руке, и я видел, что Роберт Кон смотрит на нее. Так, вероятно, смотрел его соотечественник, когда увидел землю обетованную. Кон, разумеется, был много моложе. Но взгляд его выражал то же нетерпеливое, требовательное ожидание.

Брет – в закрытом джемпере, суконной юбке, остриженная, как мальчик, – была необыкновенно хороша. С этого все и началось. Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни одного изгиба.

– В каком вы блестящем обществе, Брет, – сказал я.

– Правда, они бесподобны? А вы, дорогой мой! Где вы ее подцепили?

– В кафе «Наполитен».

– И хорошо провели вечер?

– Божественно, – сказал я.

Брет засмеялась.

– Это нехорошо с вашей стороны, Джейк. Просто пощечина всем нам. Подумайте, здесь Фрэнсис и Джо.

– Это – специально для Кона.

– На безрыбье и рак рыба, – сказала Брет. Она снова засмеялась.

– Вы необыкновенно трезвы, – сказал я.

– Да. Удивительно, правда? А в такой компании, в какой я сегодня, можно бы пить без малейшего риска.

Заиграла музыка, и Роберт Кон сказал:

– Разрешите пригласить вас, леди Брет?

Брет улыбнулась ему.

– Я обещала этот танец Джейкобу. – Она засмеялась. – У вас ужасно старозаветное имя, Джейк.

– А следующий? – спросил Кон.

– Мы сейчас уходим, – сказала Брет. – Мы условились быть на Монмартре.

Танцуя, я взглянул через плечо Брет и увидел, что Кон стоит у стойки и по-прежнему смотрит на нее.

– Еще одна жертва, – сказал я ей.

– И не говорите. Бедный мальчик. Я сама только сейчас заметила.

– Бросьте, – сказал я. – Вам же нравится набирать их.

– Не говорите вздора.

– Конечно, нравится.

– Ну а если и так?

– Ничего, – сказал я.

Мы танцевали под аккордеон и банджо, на котором кто-то заиграл. Было жарко, но я чувствовал себя хорошо. Мы почти столкнулись с Жоржет, танцевавшей с очередным юнцом из той же компании.

– Что это вам вздумалось привести ее?

– Не знаю, просто так.

– Романтика одолевает?

– Нет, скука.

– И сейчас?

– Сейчас нет.

– Выйдем отсюда. О ней здесь позаботятся.

– Вы правда хотите?

– Раз я предложила, значит, хочу.

Мы ушли с площадки, и я снял свое пальто, висевшее на вешалке, и надел его. Брет стояла у стойки. Кон что-то говорил ей. Я подошел к стойке и попросил конверт. Я достал из кармана пятидесятифранковую бумажку, вложил ее в конверт, запечатал и передал хозяйке.

– Пожалуйста, если девушка, с которой я приехал, спросит про меня, дайте это ей, – сказал я. – Если она уйдет с кем-нибудь из молодых людей, сохраните это для меня.

– C’est entendu, monsieur [1] Хорошо, месье ( фр. ). , – сказала хозяйка. – Вы уже уходите? Так рано?

– Да, – сказал я.

Мы пошли к дверям. Кон все еще что-то говорил Брет. Она попрощалась с ним и взяла меня под руку.

– Спокойной ночи, Кон, – сказал я.

Выйдя на улицу, мы стали искать глазами такси.

– Пропали ваши пятьдесят франков, – сказала Брет.

– Не важно.

– Ни одного такси.

– Можно дойти до Пантеона и там взять.

– Зайдем в соседний бар и пошлем за такси, а пока выпьем.

– Даже улицу перейти не хотите.

– Если можно обойтись без этого.

Мы зашли в ближайший бар, и я послал официанта за такси.

– Ну вот, – сказал я. – Мы и ушли от них.

Мы стояли у высокой, обитой цинком стойки, молчали и смотрели друг на друга. Официант вернулся и сказал, что такси дожидается. Брет крепко сжала мне руку. Я дал официанту франк, и мы вышли.

– Куда велеть ему ехать? – спросил я.

– Пусть едет куда хочет.

Я велел шоферу ехать в парк Монсури, вошел и захлопнул дверцу. Брет прижалась в угол, закрыв глаза. Я сел подле нее. Машина дернула и покатила.

– Ох, милый, я такая несчастная! – сказала Брет.

Машина поднялась в гору, пересекла освещенную площадь, потом еще поднялась, потом спустилась в темноту и мягко покатила по асфальту темной улицы позади церкви Сент-Этьен-дю-Мон, миновала деревья и стоянку автобусов на площади Контрэскарп, потом въехала на булыжную мостовую улицы Муфтар. По обеим сторонам улицы светились окна баров и витрины еще открытых лавок. Мы сидели врозь, а когда мы поехали по старой тряской улице, нас тесно прижало друг к другу. Брет сняла шляпу. Откинула голову. Я видел ее лицо в свете, падающем из витрин, потом стало темно, потом, когда мы выехали на авеню Де-Гобелен, я отчетливо увидел ее лицо. Мостовая была разворочена, и люди работали на трамвайных путях при свете ацетиленовых горелок. Белое лицо Брет и длинная линия ее шеи были ясно видны в ярком свете горелок. Когда опять стало темно, я поцеловал ее. Мои губы прижались к ее губам, а потом она отвернулась и забилась в угол, как можно дальше от меня. Голова ее была опущена.