Артур Мэйчен - Холм грез. Белые люди (сборник)

Луциан пытался понять, отчего вопреки невероятным усилиям воли темный страх все более завладевает им. Он часто работал в такие же точно ночи, но музыка слов неизменно отвлекала его от завываний ветра и мокрого тревожного воздуха. Даже в той маленькой книге, которую ему удалось напечатать, было нечто пугающее. Теперь это самое «нечто» пробивалось к нему через бездну забвения. Поклонение Венере, сей любовно изобретенный и с таким тщанием описанный им обряд, теперь превращалось в оргию, в пляску теней при свете оловянных ламп. И вновь газовое пламя мостило ему путь к одинокому, затерявшемуся в полях домику, и вновь зловещий красный отблеск ложился на заплесневевшие стены и безнадежно черные окна. Луциан судорожно пытался вздохнуть, но пропитанный распадом и гнилью воздух не проникал в его грудь, а запах сырой глины забивал ноздри.

Неведомое облако, помрачившее его разум, сгущалось и становилось все темнее. Над Луцианом вновь нависло тяжкое отчаяние, сердце слабело от ужаса. Еще миг – и завеса будет сорвана. Ужас откроется ему.

Луциан попытался подняться, закричать – и не смог. Кромешная тьма сомкнулась, звуки бури замерли вдали. Грозная и пугающая римская крепость выросла перед ним. Он увидел кольцо искривленных дубов, а за ним – жаркий блеск костра. Уродливые создания толпились в дубовой роще – они звали и манили его, они взмывали в воздух и растворялись в пламени, которое небеса обрушивали на стены крепости. Среди призраков Луциан различил любимый облик – но теперь из груди его возлюбленной вырывались языки пламени, а рядом стояла уродливая обнаженная старуха. Обе женщины кивали ему, призывая подняться на холм.

Луциан вспомнил, как доктор Барроу шепотом рассказывал ему о странных вещах, найденных в коттедже старой миссис Гиббон, – о непристойных фигурках и каких-то неведомых приспособлениях. Доктор говорил, что старуха была ведьмой, а может быть, даже повелительницей ведьм.

Из последних сил Луциан сражался с кошмаром – с собственным жутким вымыслом, сводившим его с ума. Вся его жизнь была дурным сном. Он набросил на мир повседневности красный покров мечты – но пламя, горевшее в его глазах, впитало свой цвет от крови. Сон и явь так тесно переплелись в мозгу Луциана, что он больше не мог их разделить. Ночью, при свете луны, на холме своих грез, Луциан позволил Энни выпить его душу. И все равно, не может быть, что именно ее он видел в языках пламени, что именно она была Царицей шабаша. Он смутно припоминал, что доктор Барроу однажды навещал его в Лондоне, но поверить, что разговор о ведьмах и шабашах происходил на самом деле, не мог.

Луциан вновь перенесся в скрытую меж холмов лощину, и Энни медленно спустилась к нему с зависшей над холмом луны. Он обнял ее – но в тот же момент из груди Энни вырвалось пламя. Луциан опустил глаза и увидел, что его плоть тоже охвачена огнем. И он понял, что этому огню не суждено угаснуть никогда.

Непомерная тяжесть стальным обручем сдавила его голову. Ноги были намертво пригвождены к полу, руки – прикованы к подлокотникам кресла. Луциану казалось, что он пытается освободиться с неистовой яростью безумца, но на самом деле его ладонь лишь слегка пошевелилась и вновь упала на край стола.

Вновь заблудившись в тумане, Луциан шел по широким проспектам города, который уже не одно столетие как превратился в руины. Прекрасен, как Рим, был этот город и грозен, как Вавилон, – но тьма накрыла его, и он навеки стал проклятой людьми пустыней. Далеко-далеко в ночь уходили его серые дороги – в ледяные поля, в вечный сумрак.

Чудовищный храм в бесконечных кругах огромных камней – они шли кольцо за кольцом, и каждое кольцо ожидало прихода Луциана уже много столетий. В центре храма было святилище демонов – оно втягивало Луциана в себя, словно в воронку водоворота. Там должна свершиться его погибель, там будет отпразднована ведьмовская свадьба. Луциан раскинул руки, хватаясь за воздух, сопротивляясь из последних сил и чувствуя, что напряжение его мускулов может своротить горы, – но сумел лишь на миг приподнять палец и судорожно дернуть ногами.

Внезапно перед ним распахнулась огненная улица. Вокруг царила тьма, но здесь с шипением горели газовые лампы. Огромные сверкающие светильники медленно вращались под неистовым напором ветра. Жуткая музыка звучала в ушах Луциана, нестройный хор разбитых голосов отдавался в его мозгу. Луциан видел расплывчатую, колеблющуюся, словно прибой, толпу – темные скачущие фигуры окружили его и, гримасничая, принялись распевать песню погибших душ. Посреди этой оргии, у самого костра, он увидел женщину. Ее ниспадающие на плечи волосы отливали бронзой, разрумянившиеся щеки пылали, яркий свет струился из глаз. С улыбкой, леденящей сердце, она вздохнула и заговорила. Пляшущая толпа отступила, растворилась во тьме, а женщина выдернула из волос причудливые золотые заколки, расстегнула сверкающую эмалевую брошь и раскрыла серебряную шкатулку, обрушив к ногам Луциана нескончаемый поток драгоценностей. Потом она сорвала облегавшие тело тонкие одежды и, протянув к Луциану руки, предстала в огненном облаке своих волос. Но когда Луциан поднял взгляд, он увидел лишь сырые пятна плесени на стенах покинутой комнаты и потемневшие ободранные обои на подгнившем полу. Дыханье могилы коснулось ноздрей Луциана. Он попытался закричать, но из сжатого горла вырвалось лишь глухое хрипение.