Артур Мэйчен - Холм грез. Белые люди (сборник)

Известие о замужестве Энни не поколебало отношения Луциана к возлюбленной – он по-прежнему хранил в душе сокровище счастливой любви, сиявшее, как незапятнанное золотое зеркало. Луциан не винил Энни ни в легкомыслии, ни в измене – ведь и любил он в ней не нравственность и даже не ее душу, но женщину как таковую. Он считал само собой разумеющимся, что человека надо сопоставлять с книгой (но не книгу с человеком). Энни была в его глазах подобна «Лисидасу» – лишь какой-нибудь зануда мог возмущаться усыпляющим ритмом этой элегии или легковесными причудами этой женщины. Трезвый критик заметил бы, что человек, способный приклеить на Герберта и Лода, Донна и Геррика, Сандерсона и Джаксона, Хэммонда и Ланселота Эндрюза 46вместе взятых ярлык «развращенного духовенства», мог быть только идиотом или мерзавцем. Справедливо – но только при чем здесь «Лисидас»? Так и в отношении к женщине легко представить себе «стандартного любовника» – этакого скромного и деликатного джентльмена, полного «глубочайшего уважения к прекрасному полу», который, вернувшись домой поутру, усаживается строчить большую статью о «настоящих английских девушках». Помимо всего прочего, Луциан был благодарен прелестной Энни еще и за то, что она вовремя освободила его от себя. Позже он признавался себе, что уже начал всерьез опасаться возвращения Энни – опасаться, что их отношения в конечном итоге выльются в то, что именуется мерзким словом «интрижка». И тогда придется пойти на пошлые ухищрения, прибегнуть к шитым белыми нитками уловкам вроде тайных свиданий. Такая тошнотная смесь байронизма с Томасом Муром не на шутку страшила Луциана. Он боялся, что любовь уничтожит самое себя.

Не испытав мук сладострастия, не глотнув распаляющей жажду морской воды, Луциан был посвящен в подлинные тайны совершенной, сияющей любви. Ему казалось нелепым утверждение, что любовь угасает в отсутствие любимого. Ведь даже расхожие банальности типа «разлука усиливает страсть» или «привычка убивает любовь» свидетельствуют об обратном. С сочувственным вздохом Луциан думал о том, что люди не устают обманываться в своих чувствах: ради деторождения природа наделила мужчин неистовым стремлением к физической близости, внушив им, будто совокупление и есть суть любви. И вот в погоне за приманкой ложного наслаждения род человеческий из поколения в поколение погрязает в суете, томясь тоской по несуществующему. Вновь и вновь Луциан благодарил небо за свое избавление, за освобождение из темницы порока, глупости и греха, за спасение от заблуждений и опасностей, которых больше всего остерегаются мудрецы. Посмеиваясь про себя, он воображал «стандартного любовника», исполненного горечи, презрения, тоски по утраченной возлюбленной, гнева по поводу ее неверности и ненависти к сопернику: одна безумная страсть спешит вслед другой, ведя к гибели. Иное дело Луциан – реальная возлюбленная перестала интересовать его. Если бы она умерла там, в гостях у сестры, он ощутил бы лишь преходящее сожаление, как при смерти любого другого знакомого. Молодая жена фермерского сына не была его Энни так же, как побитые инеем жалкие лепестки не есть подлинная роза. Жизнь многих людей казалась Луциану похожей на цветы, которые в течение долгих лет остаются уродливыми и бесформенными зелеными зародышами, затем в одну ночь взрываются ярким пламенем бутона, заливают влажные луга своим ароматом – и гибнут к утру. Эта ночь, а не множество предшествовавших ей скучных лет и есть время жизни цветка. Так и жизнь многих людей расцветает лишь однажды вечером, чтобы закончиться к утру. И лишь ему, Луциану, удалось сохранить драгоценный цветок, укрыть его от беспощадного дневного зноя в потайном уголке, где тот никогда не увянет. Теперь цветок принадлежал ему по праву, как золото, добытое в темной шахте и очищенное от низких примесей.

Пока Луциан предавался своим размышлениям, мистер Тейлор получил неожиданные и странные известия: некий отдаленный, почти мифический родственник, известный как «дядя Эдвард, который живет на острове Уайт», скоропостижно скончался и Бог знает почему оставил Луциану две тысячи фунтов. Луциан с радостью отдал пятьсот фунтов отцу, и на какое-то время лоб старого викария разгладился. Полторы тысячи фунтов были удачно размещены в ценных бумагах, и Луциан стал обладателем дохода в шестьдесят-семьдесят фунтов годовых. Теперь он мог удовлетворить свое давнишнее желание – поселиться отшельником где-нибудь на исполненных людского говора улицах Лондона и всерьез заняться литературой. Юный Тейлор уже видел в мечтах, как избавится от чар, в окружении которых жил с детства, начнет новую жизнь и новую работу. Вот так и случилось, что, прихватив в дорогу благие пожелания отца, Луциан перебрался в пустыню Лондона.