Уильям Уилки Коллинз - Женщина в белом

Что мне было делать? Передо мной стояла незнакомка, взывающая к моему состраданию, и эта незнакомка была в отчаянном положении. Поблизости ни дома, ни человека, с кем я мог бы посоветоваться, и притом никакое право на свете не давало мне власти над ней, если бы даже я знал, как употребить эту власть. Я пишу эти строки, не вполне доверяя самому себе: последующие события мрачной тенью ложатся на бумагу, на которой я пишу; но все-таки я повторяю: что мне было делать?

Я стал расспрашивать незнакомку, чтобы попытаться выиграть время.

– Уверены ли вы, что ваша приятельница в Лондоне примет вас в такой поздний час? – спросил я.

– Совершенно уверена. Но обещайте же, что вы позволите мне оставить вас, когда я того захочу, и не станете удерживать меня. Обещаете?

Повторив эти слова в третий раз, незнакомка подошла ко мне и с мягкой настойчивостью положила свою руку мне на грудь. Я отвел ее и почувствовал, что эта рука была холодна, даже в такую жаркую ночь. Не забудьте, я был молод, а рука, дотронувшаяся до меня, была рукой женщины.

– Вы обещаете? – повторила свой вопрос незнакомка.

– Да.

Одно слово! Такое короткое и такое привычное, срывающееся с губ любого человека ежечасно! О! Я и теперь еще дрожу, когда пишу эти строки.

Мы направились к Лондону, мы шли вместе в этот первый тихий час нового дня – я и эта женщина, чье имя, характер, прошлое, будущие намерения, даже само присутствие ее здесь, в эту минуту, были для меня непроницаемой тайной. Все происходящее казалось сном. Я ли это? Та ли это известная всем, ничем не примечательная дорога, по которой по воскресеньям прогуливается столько людей? Действительно ли не прошло и часа, как я покинул такой спокойный и такой уютный коттедж моей матушки? Я был слишком потрясен, душу бередило нечто похожее на упрек совести, несколько минут я никак не мог заговорить с моей странной спутницей.

И снова она первой прервала царившее между нами молчание.

– Я хочу спросить вас, – сказала она неожиданно, – у вас много знакомых в Лондоне?

– Да, много.

– Много знатных и титулованных людей?

В тоне, каким был задан этот странный вопрос, слышались недоверчивость и подозрение.

– Да, я знаком с некоторыми из них, – ответил я после минутного молчания.

– А много… – осеклась вдруг незнакомка и взглянула мне прямо в лицо, – много среди них баронетов?

Слишком удивленный, чтобы отвечать, я поинтересовался в свою очередь:

– Почему вы спрашиваете меня об этом?

– Видите ли, ради собственного спокойствия я надеюсь, что есть один баронет, которого вы не знаете.

– Вы скажете, как его зовут?

– Не могу… не смею… я забылась, когда упомянула о нем.

Незнакомка произнесла последние слова громко, гневно вскинула свою сжатую в кулак руку и вспыльчиво погрозила ею небу, но вдруг справилась со своим волнением и уже шепотом добавила:

– Скажите, с кем из них вы знакомы?

Я не мог отказать ей в такой безделице и назвал три имени, два из которых принадлежали отцам моих учениц, а одно – холостяку, который как-то взял меня в плавание на свою яхту, чтобы я делал для него зарисовки.

– Вы его не знаете, – сказала она со вздохом облегчения. – А сами вы знатный человек?

– Если бы. Я всего-навсего учитель рисования.

Когда этот ответ, прозвучавший, быть может, с некоторой горечью, сорвался с моих губ, незнакомка схватила меня за руку с порывистостью, свойственной всем ее движениям.

– Не знатный… – прошептала она почти про себя. – И слава богу! Я могу довериться ему.

До сих пор я старался сдерживать свое любопытство из уважения к моей спутнице, но теперь оно пересилило меня.

– Видимо, у вас есть серьезные причины жаловаться на какого-то знатного человека, – сказал я. – Я опасаюсь, что баронет, имя которого вы не желаете называть, нанес вам серьезное оскорбление. Не это ли причина, по которой вы здесь в такое позднее время?

– Не спрашивайте ни о чем, не заставляйте меня говорить об этом, – ответила незнакомка. – Я не в состоянии… Со мной поступили ужасно, меня жестоко обидели. Вы добры, но будьте еще добрее, пойдемте поскорее, и, пожалуйста, не говорите со мной. Мне очень хочется молчать… Мне очень хочется успокоиться… насколько это возможно…

Мы быстрыми шагами продвигались вперед, и по крайней мере в течение получаса никто из нас не проронил ни слова. Время от времени, так как мне было запрещено вступать в расспросы, я украдкой смотрел на незнакомку. Ее лицо сохраняло прежнее выражение: губы были крепко сжаты, лоб нахмурен, взгляд, напряженный и в то же время рассеянный, устремлен вдаль. Когда мы дошли наконец до первых домов, черты ее разгладились и она снова заговорила: