Томас Рид - Избранные произведения. Том III

Я ехал медленно. Передо мной витал образ прекрасной девушки. Мое сердце, охваченное любовью, трепетало от радости. Прошлое казалось светлым, настоящее — подлинным счастьем, будущее — полным надежд. Я нашел то, к чему так страстно стремился: уединение среди дикой, первобытной природы и возлюбленную, о которой столь долго мечтал. Впереди все казалось безоблачным и таким же солнечным и ярким, как небо над моей головой. Мне улыбался весь мир!

Но недолго длились эти упоительные мечты. Всего лишь пока я пересекал заваленную буреломом поляну, по которой только что проезжал с прелестной незнакомкой.

Подъехав к дереву, где была убита пума, я вдруг очнулся от своих грез.

Труп хищника лежал поперек тропинки, уходившей в лес. Его великолепной шкурой нельзя было пренебречь, и, спрыгнув с седла, я снял ее при помощи охотничьего ножа. С гордостью рассматривал я свой первый добытый в этих лесах трофей, с которым были связаны столь сладостные воспоминания. Через несколько минут шкура была свернута, приторочена к седлу, и с этим дополнительным грузом мой конь вновь углубился в чащу.

Проехав около мили, я оказался на тропинке, пролегающей через болотистую низину, похожую на ту, которую мы пересекли, когда выехали с молодым охотником из Суомпвилла.

Под копытами лошадей и скота черный перегной тропинки превратился в грязь. Местами встречались трясины — ответвления огромного болота, простиравшегося параллельно реке. Мой конь, непривычный к такой почве, проваливался в вязкую тину по самое брюхо.

Несмотря на полуденный час, в глубине леса царил густой сумрак, более похожий на ночь, чем на день. Впечатление это усиливалось от многократно повторявшихся лесным эхом зловещего уханья совы и унылого крика выпи — звуков, неразрывно связанных с ночным мраком. По временам на тропинку падали причудливые световые блики, указывавшие, что где-то поблизости находится открытое место. Однако источником этого света оказывалась не гостеприимная поляна, а мрачная заводь, у неподвижных вод которой не растет даже кипарис. Это было обиталище черных водяных змей, болотных черепах, а также журавлей и цапель. Я видел сотни этих птиц. Одни сидели на сгнивших, полузатопленных корягах и на стволах, подобно бурым обелискам, стоявших у берегов заводи, другие медленно кружились над водой, оглашая воздух пронзительными криками.

По обе стороны тропы возвышались исполинские деревья, над корнями которых поднимались огромные отростки, похожие на зубчатые стены крепости. Местами они были значительно выше моей лошади и совершенно преграждали путь, так что мне приходилось объезжать их. В этом глубоком сумраке было бы легко сбиться с тропинки, если бы не зарубки на гладкой коре сикимор.

Все это отнюдь не могло вызвать приятные размышления, тем более что, судя по словам моего вчерашнего спутника, такова была большая часть участка N 9. «Вряд ли на нем найдется пригодное для жилья место, кроме уже занятого скваттером. Это похуже всякой закладной», — думал я. В эту минуту я с удовольствием уступил бы весь свой лес «по самой сходной цене». Но я не обольщался этой мыслью. На берегах Мерсея или Темзы такой лес был бы целым богатством, но на берегах Илистой речки его никто не взял бы и даром!

По мере того как я продвигался вперед, настроение мое все больше падало. Это было вызвано отчасти мрачным болотом, через которое я проезжал, а отчасти естественной реакцией, всегда наступающей после сильной радости. Кроме того, мной все более овладевали неприятные предчувствия.

До этой минуты я почти не думал ни о своем деле, ни о скваттере, так как сначала яркие краски утра, а затем романтическая встреча занимали мои мысли и мешали сосредоточиться на будущем. Но теперь, приближаясь к жилищу Холта, я вдруг почувствовал, что наступает решительный час.

Участок величиной примерно в два акра, обнесенный забором из жердей, концы которого спускались к ручью, трудно было назвать вырубкой — всюду на нем торчали сухие деревья с содранной корой. Среди них виднелась бревенчатая хижина с дощатой крышей. С одной стороны к ней была пристроена кое-как сколоченная из досок конюшня, а с другой — покривившийся сарай. Около дома, рядом с чурбаном, на котором лежал топор, была навалена большая куча дров, а возле конюшни и сарая — груды кукурузной шелухи и ободранных початков. Перед самой хижиной среди сухостоя торчали стебли кукурузы с обломанными верхушками.