Андре Жид: Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики

– Ах, только не это! Я не согласен, – действительно заявил Фифи, когда немного позже Гериданизоль стал намекать, что здесь мог бы найти отличное применение пистолет папаши Лапера.

– Какой же ты, однако, дурак! Ведь мы хотим только посмеяться над ним, – возразил Жорж, уже пришедший в восторг от этой идеи.

– Кроме того, – прибавил Гери, – если тебе доставляет удовольствие валять дурака, заяви об этом откровенно. Никто в тебе не нуждается.

Гериданизоль знал, что этот аргумент всегда оказывает действие на Фифи; так как им был уже заготовлен листок с обязательствами, который должен был подписать каждый из членов братства, то он сказал:

– Нужно только заявить об этом сразу, потому что, когда подпишешься, будет слишком поздно.

– Ну, не сердись, – ответил Фифи. – Дай мне листок. – И подписался.

– Я, милый, очень хотел бы, – говорил Жорж, нежно обвив шею Бориса, – но Гериданизоль не хочет принимать тебя в братство.

– Почему?

– Потому, что не доверяет. Говорит, что ты сдрейфишь.

– Почему он знает?

– Говорит, что сбежишь после первого испытания.

– Посмотрим.

– Правда, что ты решишься тянуть жребий?

– Черт возьми!

– Но ты знаешь, к чему это обязывает?

Борис не знал, но хотел знать. Тогда Жорж объяснил ему: «Сильный человек не дорожит жизнью». Предстоит в этом убедиться.

Борис почувствовал, что голова у него пошла кругом. Но он поборол себя и спросил, скрывая волнение:

– Правда, что вы все подписались?

– На, смотри. – И Жорж протянул ему листок, на котором Борис мог прочесть все три фамилии.

– Ну а… – начал было он робко.

– Ну а… что? – перебил Жорж так грубо, что Борис не осмелился продолжать. Жорж отлично понимал, о чем он хотел спросить его: дали ли подобное обязательство также и другие и можно ли быть уверенным, что и они не сдрейфят?

– Нет, ничего, – сказал он; но с этой минуты в него закралось сомнение относительно других; он начал подозревать, что другие что-то замышляют и игра нечиста. «Ну и пусть, – тотчас же подумал он, – какое мне дело до того, что они плутуют; я докажу, что храбрее их всех». Затем, глядя Жоржу прямо в глаза: – Скажи Гери, что он может на меня положиться.

– Значит, подписываешься?

О, в этом не было больше необходимости; он ведь дал слово. Он сказал просто:

– Если тебе угодно. – И под подписью троих «сильных людей» вывел на злополучном листке размашистым четким почерком свою фамилию.

Жорж с торжеством принес листок приятелям. Все согласились, что Борис совершил очень смелый поступок, и стали обсуждать подробности выполнения плана.

Конечно, пистолет не будет заряжен! К тому же у них не было патронов. Страх Фифи объяснялся тем, что он слышал как-то, что смерть иногда может последовать от очень сильного волнения. Его отец, утверждал он, приводил случай одной инсценировки казни, которая… Но Жорж послал его к черту:

– Твой отец южанин.

Нет, Гериданизоль не станет заряжать пистолет. В этом не было надобности. Патрон, который однажды вложил в него Лаперуз, не был вынут. Факт этот был обнаружен Гериданизолем, но он не счел нужным сообщать о нем приятелям.

Четыре одинаковые бумажки с фамилиями были опущены в шапку. Гериданизоль, который должен был «тянуть», позаботился о том, чтобы написать фамилию Бориса и на пятой бумажке, зажатой у него в кулаке; и вот «случайно» была вытянута именно эта бумажка. Борис сильно подозревал, что тут было плутовство, но смолчал. К чему было протестовать? Он знал, что погиб. Он не сделал ни малейшего движения в свою защиту; и, если бы даже жребий выпал кому-нибудь другому, он готов был заменить его, настолько сильна была в нем решимость отчаяния.

– Бедняжка, тебе не везет, – счел своим долгом заметить Жорж. Но тон его голоса звучал так фальшиво, что Борис печально посмотрел на него.

– Я был уверен в этом, – сказал он.

После этого решено было приступить к репетиции. Но так как существовала опасность быть застигнутыми, то условились, что пистолетом сейчас пользоваться не будут. Его похитят из ящика в самый последний момент, когда начнется «настоящая игра». Не нужно навлекать на себя подозрений.

Итак, в тот день договорились лишь относительно времени и места, причем последнее отметили мелом на полу. Оно находилось в классной комнате, направо от кафедры, в нише, образованной заколоченной дверью, выходившей под свод подъезда. Что касается времени, то был избран час занятий. Это должно будет произойти на глазах у всех учеников: мы им утрем нос!