Андре Жид - Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики

– Я думал, вы живете главным образом на доход с пансиона.

– Это отчасти верно. Но уничтожить таким образом мой лирический эффект тоже не очень деликатно.

– Значит, ты ни во что больше не веришь? – печально спросил Оливье, потому что он любил Армана и страдал от его выходок.

– «Jubes renovare dolorem» [35]… Ты, по-видимому, забыл, дорогой мой, что мои родители собирались сделать меня пастором. Меня подогревали с этой целью, пичкали благочестивыми наставлениями, желая добиться своего рода расширения веры, если можно так выразиться… Пришлось, конечно, признать, что у меня нет призвания. Жаль. Я мог бы стать превосходным проповедником. Но мое призвание – писать «Ночной сосуд».

– Бедняга, если бы ты знал, как мне жаль тебя!

– Ты всегда был то, что мой отец называет «золотое сердце»… которым я не хочу больше злоупотреблять.

Он взял шляпу и уже подходил к двери, как вдруг обернулся:

– Почему же ты не спрашиваешь меня о Саре?

– Потому, что ты не сообщишь мне ничего, что не было бы мне уже известно от Бернара.

– Он сказал тебе, что покинул пансион?

– Он сказал, что твоя сестра Рашель предложила ему уехать.

Одна рука Армана лежала на ручке двери; в другой была палка, которой он поддерживал приподнятую портьеру.

– Объясняй это, как тебе будет угодно, – сказал он, и лицо его приняло очень серьезное выражение. – Рашель, мне кажется, единственный человек на этом свете, кого я люблю и уважаю. Я уважаю ее за то, что она добродетельна. И я всегда веду себя так, что оскорбляю ее добродетель. Что же касается отношений Бернара и Сары, то у нее не было никаких подозрений. Это я рассказал ей все… зная, что окулист рекомендует ей не плакать! Вот какой я паяц.

– Что ж, можно считать, что сейчас ты искренен?

– Да, я думаю, что самое искреннее во мне – это отвращение, ненависть ко всему, что называется Добродетелью. Не старайся понять. Ты не знаешь, что может сделать из нас пуританское воспитание. Оно оставляет в нашем сердце такое озлобление, от которого никогда уже нельзя излечиться… если судить по мне, – закончил он с горькой усмешкой. – Кстати, скажи мне, пожалуйста, что у меня такое здесь?

Он положил шляпу на стул и подошел к окну.

– Взгляни-ка, на губе, внутри.

Он наклонился к Оливье и приподнял пальцем губу.

– Я ничего не вижу.

– Вот здесь, в углу.

Оливье действительно различил на внутренней стороне губы беловатое пятнышко. Оно внушило ему беспокойство.

– Это чирей, – сказал он, чтобы успокоить Армана.

Тот пожал плечами:

– Не говори, пожалуйста, глупостей, серьезный мужчина. Чирей мягкий и быстро проходит. Мой же прыщ твердый и с каждой неделей увеличивается. Кроме того, от него у меня дурной привкус во рту.

– Давно это у тебя?

– Уже больше месяца, как я заметил. Но, как говорят в «шедеврах»: источник моей болезни глубже.

– Но, друг мой, если тебя тревожит прыщ, то нужно обратиться к доктору.

– Неужели ты думаешь, я ждал твоего совета?

– Что же сказал доктор?

– Я не дожидался твоего совета, чтобы сказать себе, что я должен показаться доктору. Но я все же не пошел к нему, потому что если прыщ окажется тем, что я предполагаю, то я предпочитаю не знать.

– Это глупо.

– Не правда ли, ужасно глупо! И все-таки понятно с человеческой точки зрения, слишком понятно…

– Я хочу сказать, глупо не лечиться.

– И иметь возможность сказать себе, когда начинаешь лечиться: «Слишком поздно!» Это то, что так хорошо выражено Коб-Лафлером в одном стихотворении, которое ты скоро прочтешь:

– Всякую тему можно сделать предметом литературных экзерсисов.

– Ты правильно сказал – «всякую тему». Но, старина, это не так-то легко. Ну, до свидания… Да, вот что я хотел еще сказать тебе: я получил письмо от Александра… ты его знаешь, это мой старший брат, который удрал в Африку, где начал свою деятельность неудачной торговлей и растратой всех денег, посланных ему Рашелью. Теперь он перенес свои операции на берега Казамансы. Он пишет мне, что торговля его процветает и скоро он даже возвратит весь свой долг.

– Торговля чем?

– Почем я знаю? Каучуком, слоновой костью, неграми, может быть, словом, всякими пустяками… Он предлагает мне приехать к нему.

– Ты поехал бы?

– Хоть завтра, если бы скоро не наступал срок моего призыва. Александр – человек шальной, вроде меня. Мне кажется, что я прекрасно ужился бы с ним… Хочешь почитать? Письмо при мне.