Оноре де Бальзак: Сельский врач

– Ты этой дорогой больше не езди, – говорит он, – сверни вон там, налево: гораздо скорее попадешь к себе в дивизию.

Вы не представляете даже, с какой добротою подал мне совет император, а ведь у самого дел было по горло – он объезжал местность, знакомился с полем битвы. Рассказываю об этом случае, чтобы вы видели, какая у него была память и что меня он в лицо знал. В тысяча восемьсот пятнадцатом году я принес присягу. Не числись за мной этого греха, пожалуй, был бы я теперь полковником; да ведь я и не думал изменять Бурбонам: в ту пору главное для меня дело было – защита Франции. Стал я командовать гренадерским эскадроном императорской гвардии, и хоть рана моя еще ныла, однако же я изрядно поработал саблей в битве при Ватерлоо. А когда все было кончено, я сопровождал Наполеона в Париж. Он отправился в Рошфор [15]; и я за ним, несмотря на его приказ. Рад был, что довелось мне охранять его от бед, какие могли стрястись с ним в пути. Вышел он прогуляться на берег моря и увидел, что я стою на посту, шагах в десяти от него. Он подошел ко мне, спросил:

– Ну как, Женеста, еще живем?

Сердце у меня сжалось от его слов. Если б вы их услышали, дрожь бы и вас пробрала. Он указал на ненавистное английское судно, охранявшее входы и выходы в порту, и сказал:

– Смотрю и жалею, что не утонул я в крови моей гвардии!

Посмотрев на врача и на девушку, Женеста подчеркнул:

– Именно так он и сказал. «Маршалы, которые не дали вам самому пойти в атаку да усадили вас в дорожную карету, друзьями вам не были!» – говорю я императору.

– Поедем со мной! – воскликнул он. – Игра еще не проиграна!

– Ваше величество, последую за вами с охотой, но не сейчас, потому что на руках у меня ребенок, потерявший мать, и я собою не располагаю.

Так вот и получилось, что из-за Адриена я не отправился на остров Святой Елены.

– Постой-ка, я ведь тебе никогда ничего не дарил, ты не из тех, у кого глаза завидущие и руки загребущие; возьми-ка эту табакерку, она была при мне в последнем походе. Да оставайся во Франции, ведь ей храбрецы тоже нужны! Служи по-прежнему и обо мне помни. Ты последний из моих египтян, которого мне довелось увидеть живым, покидая Францию.

И он протянул мне небольшую табакерку:

– Выгравируй на ней: «Честь и отчизна», – в словах этих – вся история последних наших двух кампаний.

Тут к нему подошли люди, сопровождавшие его, и мы все утро пробыли вместе. Император шагал взад и вперед по берегу и был спокоен, но порою хмурил лоб. К полудню выяснилось, что отплыть невозможно. Англичане знали, что он в Рошфоре, следовательно – или в плен сдавайся, или снова проходи через всю Францию. Мы были в тревоге. Медленно тянулось время. Наполеон очутился между двух огней: с одной стороны Бурбоны, а они бы сразу его расстреляли, с другой – англичане, а их уважать не за что, никогда им не смыть позора, которым они покрыли себя, заточив на скалистом острове противника, просившего у них гостеприимства. Кто-то из свиты представил ему в этой суматохе капитана Доре, моряка, предлагавшего устроить ему побег в Америку. В самом деле, в порту стоял американский бриг и торговое судно.

– А как же вы, капитан, думаете это сделать? – спросил его император.

– А вот как, ваше величество, – ответил моряк, – вы сядете на торговый корабль, а я с людьми, преданными вам, поплыву на бриге под белым флагом. Мы возьмем на абордаж английское судно, подожжем его, взорвемся, а вы тем временем проскочите мимо.

– И мы отправимся с вами! – крикнул я капитану.

Наполеон посмотрел на нас и произнес:

– Капитан Доре, вы нужны Франции.

Первый раз в жизни я видел Наполеона растроганным. Он махнул нам на прощанье рукой и вернулся к себе. Я уехал, когда он причаливал к английскому судну. Он знал, что идет на верную гибель. В порту оказался предатель и сигналами сообщил врагам о том, что император здесь. И вот Наполеон попытал последнее средство: поступил так, как поступал всегда на поле битвы, – пошел на врага, не ожидая, чтобы враг пошел на него. Вот вы рассказывали о своем горе, да что может сравниться с отчаянием тех, кто боготворил его.

– Ну, а где же его табакерка? – спросила девушка.

– В Гренобле, я храню ее в шкатулке, – ответил офицер.

– Позвольте мне приехать, взглянуть на нее. Даже не верится, что у вас есть вещь, к которой он прикасался! А руки у него были красивые?

– Очень красивые.

– А верно, что он умер? – снова спросила девушка. – Вы правду скажите.

– Да, разумеется, душенька, он умер.