Оноре де Бальзак - Сельский врач

– Господин кюре, хотелось бы мне знать, – сказал Женеста, перебивая Жанвье, – почему вы не позволяете здешним беднякам поразвлечься, потанцевать в воскресные дни.

– Господин капитан, – ответил кюре, – танцы сами по себе мы не порицаем, мы возбраняем их как причину безнравственности, которая смущает покой и портит деревенские нравы. Блюсти чистоту семейного духа, хранить святость семейных уз – не значит ли это в корне пресекать зло?

– Известно, – заметил Тонеле, – что не найдешь кантона, где бы не творили бесчинств, у нас же они бывают все реже и реже. Иные здешние крестьяне, когда пашут, не постесняются и прихватить у соседа борозду земли или срежут, если понадобится, чужой ивняк, да ведь все это пустяки по сравнению с тем, как грешат горожане. Я нахожу, что обитатели нашей долины – народ на редкость благочестивый.

– Благочестивый? – отозвался, усмехаясь, кюре. – Бояться религиозного фанатизма здесь нечего.

– Да ведь если бы сельские жители, – возразил Камбон, – что ни утро ходили к обедне да исповедовались у вас каждую неделю, некому было бы обрабатывать поля, к тому же тут не управились бы даже три священника.

– Сударь, – подхватил кюре, – работать – значит молиться. Слишком усердное посещение церковных служб мешает пониманию самой сущности религии и ее устоев, а именно они и дают жизнь обществу.

– А как вы смотрите на патриотизм? – спросил Женеста.

– Патриотизм, – внушительно ответил кюре, – вселяет лишь преходящие чувства, религия же делает их долговечными. Патриотизм – это временное забвение личной выгоды, христианство же – целая система, противоборствующая порочным склонностям человека.

– Однако, сударь, в пору революционных войн патриотизм…

– Да, в пору революции мы творили чудеса, – прервал Бенаси офицера, – но прошло двадцать лет, и в тысяча восемьсот четырнадцатом году нашего патриотизма как не бывало. А ведь когда Францию и Европу двигали идеи религиозные, за сто лет чуть ли не двенадцать раз совершались походы в Азию.

– Быть может, – вставил мировой судья, – нетрудно устранить материальные причины, из-за которых народы идут войной друг на друга, но войнам, предпринятым во имя религиозных догматов и не имеющим строго определенной цели, право же, нет конца.

– Что же, сударь, так вы и не попотчевали рыбой? – сказала Жакота, убиравшая с помощью Николя грязные тарелки со стола.

Стряпуха, верная своим привычкам, вносила кушанье за кушаньем – обычай, неудобство которого заключается в том, что любителям покушать приходится много есть, а люди воздержанные, насытившиеся после первых же блюд, вынуждены отказываться от самого вкусного.

– Вы только послушайте, господа! – воскликнул священник и обратился к мировому судье. – Как это вы можете утверждать, что религиозные войны не преследовали определенной цели? Некогда религия являлась такой могучей силой в обществе, что интересы материальные были просто неотделимы от религиозных вопросов. Поэтому-то каждый солдат отлично знал, ради чего он сражается…

– Если люди столько сражались из-за религии, – заметил Женеста, – значит, господь бог построил ее на весьма несовершенных основах. Ведь всякое божественное установление должно поражать людей своей непреложностью.

Все посмотрели на кюре.

– Господа, – сказал Жанвье, – религию чувствуют, а не определяют. Не нам судить о путях всемогущего.

– Выходит, верь в ваше шаманство, – сказал Женеста с непосредственностью солдата, которому не случалось задумываться о боге.

– Сударь, – строго ответил священник, – ни одна религия так не умиротворяет нас, не рассеивает наши тревоги, как религия католическая, да и, кроме того, что вы теряете, веруя в ее истины?

– Да, пожалуй, немногое, – сказал Женеста.

– Так-то, а вот неверие ваше может стоить вам дорого. Лучше поговорим, сударь, о земном, это вас касается ближе. Смотрите, как перст божий отпечатался на делах житейских, коих господь касается рукою своего наместника. Люди утратили многое, свернув с путей, проторенных христианством. Прочесть о церкви редко кто удосужится, и судят о ней на основании ошибочных представлений, умышленно распространяемых в народе, а между тем церковь явила безукоризненный образец того государственного строя, какой теперь стараются учредить. Выборный принцип сделал ее надолго большой политической силой. Некогда все религиозные установления были основаны на свободе, на равенстве. Все пути содействовали общему делу. Настоятель, аббат, епископ, генерал духовного ордена, папа – все они добросовестно выбирались сообразно нуждам церкви, были выразителями ее духа, слепое повиновение им считалось обязательным. Умолчу о том, как благодетелен был для человеческого общества этот дух, объединивший людей в нации, вдохновивший человека на создание поэм, соборов, статуй, картин и музыкальных произведений, которым нет числа, и обращу ваше внимание лишь на то, что наши народные выборы, суд присяжных, обе палаты корнями уходят в поместные и вселенские соборы, соборы епископов и коллегии кардиналов, с тем лишь различием, что современные философские представления о цивилизации бледнеют, по-моему, перед возвышенной и божественной идеей католического единения – прообразом всечеловеческого единения, завершенного словом и делом христовым, вылившимся в религиозный догмат. Новому политическому строю, каким бы совершенным он ни представлялся, нелегко будет творить чудеса, которые возможны были в те времена, когда церковь являлась опорою человеческого разума.