Луи Перго - Пуговичная война. Когда мне было двенадцать

Наконец они добрались до церковной площади и приблизились к колокольне.

Вокруг было пустынно и тихо.

Вожак остался, а четверо других вернулись, чтобы стоять на стрёме.

Вооружившись своим куском мела, вытянувшись на носках высоко, как только можно, Лебрак на тяжелой закопченной и почерневшей дубовой двери, закрывавшей это святое место, вывел лаконичную надпись, которая назавтра, перед началом мессы, должна была произвести скандал – скорее своей героической откровенностью, нежели оригинальной орфографией:

Фсе вельранцы зосранцы!

И, как говорится, раззявив зенки, чтобы убедиться, «хорошо ли видно», он вернулся к четверым своим стоящим начеку сообщникам и радостным шепотом скомандовал:

– Валим отсюда!

На этот раз они отважно двинулись прямо посреди дороги и без лишнего шума добрались до места, где оставили свои сабо и чулки.

Обувшись и презрев всякие ненужные предосторожности, нещадно стуча деревянными башмаками, они вернулись в Лонжеверн, разошлись по домам и в предвкушении грядущих военных действий стали ждать ответных шагов вельранцев.

Когда через полчаса после последнего удара колокола, зовущего к воскресной мессе, на деревенской колокольне прозвонили второй раз, появился Большой Лебрак в черной драповой куртке, перешитой из старого английского пальто его деда, в новых шерстяных штанах, в тяжелых башмаках, потускневших от толстого слоя сала, и в суконном картузе. Так вот, я говорю, Большой Лебрак прислонился спиной к стене общественной бани и стал поджидать свои войска, чтобы ввести их в курс дела и сообщить о полном успехе проведенной операции.

К дверям трактирщика Фрико́ подошли несколько мужчин с короткими трубочками-носогрейками в зубах, желающие промочить горло перед заходом в церковь.

Вскоре появился Курносый в заношенных штанах до колена и с красным, как грудка снегиря, галстуком. Они обменялись улыбками. Потом явились братья Жибюсы, им не терпелось узнать новости; за ними – Гамбетт, который еще был не в курсе; потом – Гиньяр, Було, Крикун, Страхоглазый, Бомбе́, Тета-Головастик и весь отряд лонжевернских бойцов в полном составе. Всего около сорока человек.

Каждому из пятерых вчерашних героев пришлось раз по десять повторять рассказ о вылазке. Товарищи, раскрыв рты, с горящими глазами жадно впитывали их слова, повторяли их жесты и всякий раз бурно аплодировали.

После чего Лебрак обрисовал ситуацию в таких выражениях:

– Вот теперь-то они увидят, что у нас есть яйца! И теперь, верняк, они вечером придут «потренироваться» в кустах над Сотой, возьми их чесотка, а мы там как раз все окажемся, чтобы их «принять». Все должны взять пращи и рогатки. Дубины не тащите – ближнего боя не будет. Воскресную одежду надо беречь, так что не очень-то пачкайтесь, а то дома всем влетит. Просто скажем им пару ласковых.

Раздавшийся со всей силой последний, третий удар колокола заставил мальчишек сорваться с места и привел их одного за другим на привычные места на скамеечках часовни Святого Иосифа, расположенной симметрично часовне Девы Марии, где рассаживались девочки.

– Вот черт! – воскликнул Курносый, оказавшись у двери. – Я-то щас должен прислуживать на мессе. Все, пошел получать взбучку от священника!

И, не теряя времени даже на то, чтобы опустить руку в каменную кропильницу, в которой, проходя мимо, на мгновение устраивали бурю его товарищи, во весь дух пронесся через неф, чтобы успеть надеть стихарь кадилоносца или прислужника.

Проходя между скамьями во время молитвы на окропление с чашей святой воды, куда кюре обмакивал свое кропило, он не мог не бросить беглого взгляда на своих братьев по оружию.

И увидел, что Лебрак показывает Було картинку, которую ему дала сестра Тентена: под цветком, то ли тюльпаном, то ли геранью, если только это не анютины глазки, было написано всего два слова: «На память». Курносый подмигнул с донжуанским видом.