Джеймс Кервуд - Рассказы

– Им хочется знать, – сказала она, – будем ли мы с тобой венчаться по церковному обряду, тогда и они присоединились бы к нам. Это, конечно, в том случае, – добавила она со счастливым смехом, – если я тебе еще не надоела, и ты еще не собираешься со мной разводиться. Что мне им ответить?

Его ответ удовлетворил ее. Когда она передала Мари часть разговора с мужем, то та тоже осталась довольна и передала ее слова Джо.

Третий и последний день был самый красивый из всех. Рана, нанесенная Джо ножом, не была особенно мучительной. Он страдал больше от удара по голове. Но и он, и Альдос находились в таком состоянии, что, могли уже путешествовать, и было решено отправиться домой на четвертое утро. В манерах и поступках Мак-Дональда было что-то неестественное и напряженное. Он стал скуп на слова, как-то странно стал поводить плечами, и, в конце-концов, когда остался с Альдосом наедине, почти с рыданиями в голосе сказал:

– Джонни, Джонни!.. О, если бы только здесь вовсе не было золота!..

Он перевел свои глаза на горы, и Альдос схватил обеими руками его громадную мозолистую руку.

– Продолжайте, Мак… – ласково заговорил он. – Я уже догадываюсь, что вы хотели этим сказать.

Мак-Дональд все еще смотрел на горы.

– Теперь, когда узнают об этом все, то сюда нахлынет целая орда. А вы знаете, Джонни, что это значит. Сюда привалит много народа. Быть может, это будет для вас непонятным, – но ведь здесь избушка и могилка моей Джен. Мне кажется, что вся эта местность посвящена именно ей…

Голос его дрогнул, и, когда Альдос еще крепче сжал ему руку, он засмеялся.

– Этого не будет, Мак, – сказал ему Альдос. – Эти самые избушки и это золото простояли здесь сорок лет, и никто о них не знал, Дональд, Никто не узнает о них и впредь, пока будут жить на свете Джо Дебар, Джон Альдос и сам Мак-Дональд, потому что они не расскажут об этом никому. Эта долина, – не наша. Она принадлежит вашей Джен и вам!

Подошли Иоанна, заинтересовавшаяся разговором. Тогда Дональд поведал им, что было у него на уме, и что он старался от них скрыть. Ведь он нашел здесь свой дом и вовсе не собирался покидать его опять. Он останется здесь со своей Джен, отправится за ней в пещеру, перенесет ее оттуда и похоронит около избушки. Он указал им на местечко, почти сплошь покрытое горными астрами и дикими гиацинтами, на котором она так любила сидеть у реки и смотреть, как он добывал золото. И они каждый год могут приезжать к нему и заниматься разработкой, да, и он будет припасать для них золотой песок, – так что он все равно достанется им весь. А с него самого будет довольно и того, что он будет сыт и что при нем будет неразлучно находиться его Джен и эта долинка. Когда он все это говорил, Иоанна отвернулась в сторону и по щекам у нее потекли слезы, а к горлу Джона подкатил комок, и он тоже отвернулся от Мак-Дональда.

Утром, на четвертый день, они выступили, наконец, в поход на юг, остановились на последнем повороте, отделявшем маленькую долинку от большой, и обернулись назад. Дональд Мак-Дональд стоял около своей избушки один и на прощанье махал им рукой.

Казан лежал молча и неподвижно, положив серый нос между двух передних лап и полузакрыв глаза. Менее безжизненной не могла бы показаться даже скала: в нем не дрожал ни один мускул, не шевелился ни один волосок, он не мигал ни одним глазом. И все-таки каждая капля дикой крови в его прекрасно сложенном теле волновалась так, как еще ни разу в его жизни; каждый нерв, каждый фибр в его удивительных мускулах был натянут, как стальная проволока. На четверть – волк и на три четверти – ездовая собака, он уже четыре года прожил в самой дикой обстановке. Ему знакомы были муки голода. Он знал, что такое жестокий мороз. Он умел вслушиваться в жалобный вой ветров, дувших в долгие арктические ночи вдоль Барренса. Он слышал рев потоков и водопадов, и его не раз засыпало снегом в величественной сумятице зимних бурь. Его шея и бока были все в шрамах от драк, и глаза у него были красны от яркого блеска снегов. Его назвали «Казан», что значит Дикая Собака, потому что он представлял собою среди других собак гиганта и был так же безбоязлив, как и те люди, которые ехали на нем, побеждая опасности полярных стран.

Он никогда не знал страха, – но только до последней минуты. Он ни разу в жизни не ощущал в себе желания бежать от опасности, даже в тот ужасный день, когда ему пришлось однажды сцепиться в лесу с громадной серой рысью и загрызть ее. Он не знал, что могло бы его испугать, но отлично понимая теперь, что находился в каком-то другом мире, в котором было множество поводов для того, чтобы удивиться и испытать настоящий страх. Таково было его первое впечатление от цивилизации. Ему хотелось, чтобы его хозяин как можно скорее вернулся к нему обратно в эту странную комнату, в которой так надолго оставил его одного. Это была комната, обставленная какими-то неприятными предметами. Со стен смотрели на него странные лица, но они не двигались и не говорили, а уставились на него с таким видом, какого он еще ни разу не замечал у людей. Он помнил, как однажды его хозяин лежал неподвижно на снегу, закоченев от холода, а он сам в это время сидел на задних лапах, смотрел на него и жалобно выл от предчувствия летавшей вокруг них смерти; но эти люди на стенах смотрели, как живые, а казались покойниками.