Эжен Мюллер - Робинзонетта

Но Мари снова остановила его:

– Простите, отец мой! Не правда ли, у него не будет неприятностей из-за того, что он сделал вчера, чтобы помочь мне? Вы ведь помешаете этому, скажете, что он не мог поступить иначе? Он услышал крик: «Помогите!» Дверь была закрыта; ну вот он и влез через окно. Он не знал, что случилось, и хотел сделать доброе дело. Кто на его месте не поступил бы так же? И вы, отец мой, если бы услышали крики о помощи…

– Ты думаешь, я бы так же, как он, проломил окно, чтобы попасть в дом?

– Да, отец мой! – простодушно ответила девочка, устремив открытый взгляд на священника, который развел руками и, качая головой, ответил:

– Может быть…

– Теперь я ухожу; прощайте, отец мой! Знаете, я уже начала учить катехизис [2], чтобы причаститься к Пасхе. Последнее время мне не позволяли много заниматься; но теперь я займусь как следует, можете не сомневаться. Я хочу непременно причаститься. Я люблю Бога.

– И Бог будет любить тебя, если ты будешь ему молиться каждый день, – сказал священник.

– О! Я ни одного дня не пропускаю! Моя мать и кузина Мариетта научили меня молиться, и я не хочу огорчать их, хотя они и умерли. Прощайте, отец мой!

Сделав легкий, но очень милый поклон, она вышла из комнаты, оставив священника в глубоком, но приятном изумлении.

Священник с улыбкой пробормотал ей вслед:

– Вот удивительно: одна, покинутая, бездомная, нищая, а забывает о себе, чтобы просить за других…

С этими словами он встал и направился к домику мамаши Бюрель.

Через три дня Пьер по личной рекомендации священника, поручившегося за его честность и добросовестность, поступил в качестве слуги к господину Мишо, одному из самых богатых фермеров прихода; поместье его находилось в некотором отдалении от деревни.

В то же время судебный пристав объявил бедной вдове Бюрель, что она в течение месяца должна очистить занимаемый ею дом; все движимое имущество остается в оплату долга господину Гюро.

В отчаянии вдова попросила помощи у священника, который обещал ей быть посредником. Но он натолкнулся на непоколебимое упорство ростовщика; тот привел в объяснение своего жестокого решения множество причин, по его мнению, весьма серьезных. В сущности же, он просто исполнял каприз дочери. Возможно, он также поддался наущениям Грибью, который, когда Пьер рассчитался с ним и смело объявил о разрыве отношений, понял, что его месть не удалась.

Господин Гюро даже отказался принять предложенные священником деньги, которые тот был готов одолжить мамаше Бюрель, – под тем предлогом, что вдова никоим образом не может продолжать жить в этом доме, так как он хочет распорядиться им иначе.

Положение бедной женщины было тем более безнадежно, что, не уплатив долга господину Гюро, которого все так боялись, она лишилась всякого кредита.

Накануне дня, назначенного судом для освобождения дома, вдова рассказала Пьеру, пришедшему проведать ее, о своей беде. Пьер вернулся к новому хозяину с разбитым сердцем.

Роковой день настал. Под вечер явился сам господин Гюро в сопровождении Грибью, чтобы присутствовать при изгнании бедной женщины и, для пущего устрашения должников, выбросить ее кровать на улицу.

Но вдруг, как только они вынесли кровать, перед домом остановилась двухколесная тележка, которой управлял сам господин Мишо, хозяин Пьера.

– Потише, господа! – сказал он. – Вы имеете право выставить кровать на улицу, но не имеете никакого права ломать ее. Позвольте, я ее увезу.

И он, к величайшему удивлению ростовщика и его юного приспешника, собственными руками поднял и поставил кровать на тележку. Затем господин Мишо обратился к бедной вдове со следующими словами:

– Пойдемте со мной, у меня достаточно места, и есть работа для вас.

– Возможно ли это? – воскликнула она с изумлением.

– Да, безусловно. Я решил, что мать такого честного и толкового мальчика, как Пьер, тоже может быть только честной и трудолюбивой женщиной. И я не привык оставлять таких славных людей в затруднительном положении, тем более, что в моих силах устроить дело иначе. Пойдемте!

И он увел ее, оставив толстого господина Гюро с носом.

На повороте дороги, ведущей из деревни, господин Мишо и мамаша Бюрель вдруг увидели быстрыми шагами приближавшуюся к ним маленькую Мари.

– Здравствуй, милая! – сказала вдова Бюрель, обнимая девочку (она прекрасно знала, что именно ей была обязана переменами в судьбе сына). – Куда ты так торопишься?