Анатолий Максимов - Подлетыши

Слушал попутчиков Илья, и мать ему представлялась волшебницей. Мысленно спрашивал себя; «Да о моей ли матери я слышу? Может, о какой-нибудь святой, неземной женщине? Неужели люди так сильно тоскуют о красоте, что едут за тридевять земель повидать дом? Или все диво в тереме то, что его построила одна женщина?..»

«Заря» повернула с Амура в Амгуну.

Каждый раз Амгуна представлялась Илье по-новому… Помнит он, когда еще мальчишкой уплывал из дому в далекий интернат, — река летела навстречу плоскодонке хмурая и холодная. Кривуны казались Илье нудно долгими, сквозняковыми: мальчик зяб от острого ветра. Но вот мчался он на попутной моторке из интерната домой — было совсем другое: река ворковала серебряными барашками, то зверя выставляла на берегу для мальчонки, показывала птицу диковинную, коряги замысловатые. А Илье-студенту быстрая Амгуна виделась наполненной каким-то глубоким философским смыслом и наводила на размышления о жизни и быстротекущем времени. В армию река провожала его, будущего солдата, сдержанно-строго: крапал дождь, тальники низко свешивали мокрые пряди ветвей. Зато после службы она встречала Илью веселым половодьем. Вылетала из-за лесных кривунов с вихревой стремительностью и вязала перед ним загадочные письмена! По речным узорам он старался понять, что ждет его дома, какая ему уготована судьба?.. И, наконец, уезжал Илья в город в ПТУ, — Амгуна неслась светлой и тревожной, с частыми перекатами, торчащими топляками, чуть зазевайся — и пробьет лодку, вышибет мотор. Как будто река по-своему говорила что-то, напутствовала Илью.

Теперь Амгуна встречала Дегтярева буйным разноцветьем трав и кустарников. В ложбинах — алые разливы зацветающего иван-чая, дудник и медуница убеляли поляны. Едва посторонятся, раздвинутся береговые сопки — вдали катятся горы, сизые от кедров и ясного неба.

Галина Андреевна стояла у борта, на ветру. Ей так и верилось: все, что она видит, — эти рослые травы, деревья, крупные цветы, далекие сопки — все совершенство. Она с благодарностью смотрела в круглое оконце на Дегтярева, будто здешняя природа — творение его рук.

«Каким-то слишком суровым, взыскательным был для нас этот год, — думала Галина Андреевна. — Жили так, будто мы не способны ни увлекаться, ни любить. Одна забота, одна тревога, одна надежда — «наследнички»… — Она улыбнулась с грустинкой, глянула на Дегтярева, сидевшего с задумчивым видом в салоне, — они встретились взглядами. Галина Андреевна повернулась загоревшимся лицом навстречу ветру.

«Да… Вот и миновал год, — думал Дегтярев. — Мама, наверно, полностью дом построила… А мы с Галиной Андреевной порою неумело, но старательно, как могли, учили ребят. И чует мое сердце; мне без Галины не обойтись. Ни в училище, ни где бы то ни было. Что это — привязанность, боязнь остаться без хорошей помощницы или увлечение, любовь?.. Что-то мне журчит, на что намекает Амгуна? — в душе улыбался Дегтярев. — Ведь я с Галиной Андреевной к матери плыву».

К вечеру «Заря», пластая волны, отбросила назад последний поворот реки и очутилась перед голубым домом. Дом и флигель искусно расписаны орнаментом. Ребята, обгоняя друг друга, устремились с «Зари», словно дом возник лишь на мгновение и мог исчезнуть в любую минуту.

Каждый, кто приезжал сюда, видел в доме свое: один раскраску и орнаменты, другой любовался скульптурами животных, птиц, водяной мельницей, третий осуждал хозяев за то, что не умеют они получать прибыли за свои таланты. Вот если б в городе поставить такой терем, тогда и денежки можно бы брать за смотр. А в тайге зачем дворец отгрохали, для какой выгоды?

Ребята не рассуждали, не спорили, они увлеченно глядели на терем, на мельницу, на зверей в саду, наверно, мысленно перенесясь в мир сказок и легенд.

— Неужто опять никого нет, — отчаивался усатый дед. — Вот невезучий я, прости господи! Второй раз приезжаю и — к замку. Под кустом ночь перебьюсь, но в дом проникну.

Галина Андреевна не спускала глаз с фигурных окон дома, с расписного флигеля, ей бы хоть издали глянуть на мастерицу.

Из проулка, гремя пустыми ведрами, выкатилась на берег приземистая женщина в фуфайке без пуговиц, в ботинках «прощай молодость». Маруся Морокова, мать Игоря, с каких-то пор взяла на себя по доброй воле обязанность встречать любознательных и рассказывать им, где приукрасив, где подчернив, про Дегтяревых, их дом. Обычно Маруся крутилась на берегу, в ожидании гостей, а теперь где-то замешкалась, опоздала.