Михаил Самарский - Как Трисон стал полицейским, или Правила добрых дел

«Спасибо, Андрей Максимович. Пожалуй, воспользуюсь я последним советом…»

Да, была тут еще одна обитательница, навещала она нас часто (за редким исключением, ежедневно), но никогда не оставалась ночевать. Видимо, у нее где-то было оборудовано место под ночлег. Сорока-воровка. Не я придумал ей такую кличку. Так называли ее все наши домочадцы. Я сначала недоумевал: почему ее называют таким обидным именем, все думал-гадал, что же она украла. Но потом однажды я услышал, как Андрей Максимович рассказывал мальчишке лет шести, пришедшему с родителями в гости к Елисеевым и который тоже очень удивлялся, почему сороку назвали воровкой. Старик пояснил:

– Нет-нет, – старик погладил мальчика по голове, – она ни в чем не провинилась. Наоборот, очень полезная птица. Она уже лет десять, если не больше, живет у нас во дворе. Спасает нашу яблоню от гусениц и различных жучков. Иногда даже нашему Сименсу помогает…

– Как? – мальчик от удивления раскрыл рот и предположил: – Мышей, что ли, ловит?

– Так точно! – улыбнулся Андрей Максимович. – Я сам лично видел, как она однажды мышь со двора уволокла. А воровкой называют ее в шутку. Есть такая сказка о сороке-воровке. Вот люди и стали так называть всех сорок…

Мальчик на первый взгляд внимательно слушал старика, но спустя несколько минут стало ясно, что объяснение он пропустил мимо ушей. Вдруг, прикрыв ладонью рот, тихо спросил:

– Дедушка Андрей, а как же вы сами-то увидели? Вы же слепой! Мама говорит, что вы совсем ничего не видите.

Старик рассмеялся, как мне показалось, несколько наигранно, тяжело вздохнул и ответил:

– Я же не всю жизнь слепым был, когда-то был таким же зорким, как и ты. А потом постарел, заболел…

– А вы к врачу ходили? – спросил мальчик.

– Ходил, конечно, но, увы, врач уже мне не поможет…

Хорошо, мальчика окликнула мама, и он убежал, а то точно довел бы старика своими вопросами до слез. Хотя Андрей Максимович никогда не унывал, и даже сам подшучивал над своим недугом. Так и говорил: «А что теперь нюни распускать! Ну, ослеп, и что? Не умер, и ладно! Помощники есть: сын Максим, дочка Розка. Проживем…» Розу он почему-то всегда называл Розкой – это мама непоседы Кати. После замужества она стала Розой Вильдановой. Наша Анна Михайловна корила старика за фамильярность:

– Андрей, – хмурилась она, – ну, что ты все «Розка» да «Розка», выросла твоя Розка, сама уже матерью стала, а ты…

– А я что? – смеется Андрей Максимович. – Для меня она всегда останется Розкой. Ты, мать, не ворчи, я с ней на эту тему разговаривал, она не обижается.

– Ну, правильно, – усмехнулась супруга, – чего она будет с отцом спорить, но ты же сам должен понимать!

– Ань, – махнул рукой Андрей Максимович, – да брось ты. Тоже мне, нашла проблему. Ладно, попробую исправиться, – пообещал старик.

Сразу скажу, выполнить обещание у него так и не получилось. Раза два назвал дочь Розой, даже Розочкой, а потом опять за свое. Дочь, правда, почувствовала в этой «Розе-Розочке» то ли прохладу, то ли какую-то неискренность, обняла отца, поцеловала его и ласково сказала:

– Пап, да не заставляй ты себя. Называй меня, как в детстве, Розкой, мне это даже приятно.

– Ты это матери скажи, – рассмеялся отец, – а то она меня шибко ругает за фамильярность.

– Скажу, папуля, – заверила дочь. – Обязательно скажу.

Словом, так Роза и осталась в устах Андрея Максимовича Розкой.

Ну вот, начал знакомить вас с дворовыми обитателями, а перешел опять на людей. Хотя наши жизни, истории, судьбы так тесно переплетены, что рассказывать об одних, не упоминая других, просто невозможно.

Самая печальная история о старушке Пальме – небольшого роста беспородной собаке, всю свою жизнь прожившей на цепи. Конура ее, или, как здесь принято называть, будка, находилась рядом с калиткой. Это сделано было нарочно, чтобы во двор не зашел случайный человек. Если к калитке кто-то подходил со стороны улицы, Пальма громко лаяла, а если дверь приоткрывалась, то бедная собака, натянув цепь, переходила на хрип и рычание. Вот такая была работа у моей соплеменницы. Признаюсь честно, мне было ее очень жаль. Мы часто по вечерам беседовали с ней. Хорошо помню наш с ней самый первый разговор:

– Пальма, – спросил я тогда, – скажи честно, хочется на свободу?

– Ты имеешь в виду за забор? – спросила Пальма.

– Ну да, – авкнул я и кивнул.

– А что там делать? – фыркнула Пальма. – Я однажды по молодости сбежала на улицу. Старик как-то зимой отпустил меня побегать по двору, а не учел, что у забора огроменные сугробы. Ну, я взобралась на горку и сиганула через забор.