Елена Криштоф - Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой

— Алексей Васильевич! Алексей Васильевич, я к вам на Могилу, как только кончатся мучения! — захлебывалась своим юмором Шунечка.

— Ты имеешь в виду экзамены?

— Ну конечно, Алексей Васильевич! Что еще нам портит жизнь, отрывая от Могилы?

— Ну, мало ли?.. — Алексей Васильевич развел руками, своими и ее, потому что он не выпускал Шунечкиных рук, и вообще ему, кажется, было так же приятно увидеть Шунечку, как и меня, родную дочь. — Мало ли что нам портит жизнь? А ты, помнится, когда-то экзамены любила.

— Ага. А совсем маленькая — уколы. Любила, когда в школе уколы. Все-таки риск: как поведешь себя? А сейчас не люблю…

Она, подскакивая перед ним, тарахтела, и глаза ее сверкали, будто всамделишными синими искрами. А Эльвира смотрела на все это представление, скосив зрачки. Тут подошло самое время сказать предку: «Ну, будь. Мне некогда. У нас гости».

И я бы сделала так, да почувствовала, отец каким-то неуловимым движением, каким-то поворотом на месте стал в совершенно другую позицию. Он прикоснулся ко мне плечом. Он был теперь заодно со мной. Он был родным, а Шунечку мы просто встретили. Кому же запрещается приветливо встречать своих хороших знакомых? И спускались с лестницы мы с отцом, взявшись за руки, а Шунечка просто шла рядом.

— Девочки, кто из вас первый увидит Громова, скажите — он мне очень нужен. Очень.

— А лагерь в этом году обязательно будет?

— Ну куда ж я без вас денусь, Денис?

— Вот бы, вместо Могилы или давильни, крепость, а? Я так хочу…

— А я, ты думаешь, меньше? Значит, насчет Грома договорились?

Но она никак не понимала, что отцу хотелось остаться со мной, все шла и спрашивала подробности насчет летнего археологического лагеря. Например, такие глупые: а не забудет ли мой отец в этом году заранее закупить длинные макароны? А помнит ли, как их все любили на завтрак? И еще она спрашивала насчет клея, палаток, вьючников. Насчет того, когда решено отправиться на разведку, проверить, стоит ли наш сарай, а в сарае целы ли лопаты и банки с бобами.

А потом мы все-таки остались одни, шли по городу вместе с толпой, в которой мелькали знакомые лица. Но дальше от центра прохожие были уже редки, и слышалось, как внизу за балюстрадой плещет море, легонько всхлипнет и прошелестит, отступая в темноту.

— А в школе у тебя как? — спросил отец, глядя вниз на неразличимые мелкие волны.

— Нормально.

Что я могла еще сказать? Пожаловаться на Ларису? Пересказать разговор в учительской? В лицах показать, как легко они меня отстранили, выдвинув вперед его драгоценную Денисенко Александру?

— Что из этого года у вас в аттестат входит?

Я ответила равнодушно, я не верила, что отца это и в самом деле интересует. Длинные макароны, палатки, вьючники — это да!

Отец стоял рядом со мной, но был как будто далеко. Лицо у него стало хмурым, собранным к переносью, таким я не любила его. Такими бывают лица у людей, страдающих или боящихся чего-то. У людей, не уверенных, что смогут перенести невзгоды или победить. У мамы, даже перед самыми трудными операциями, не бывает такого лица.

Мимо нас прошли какие-то люди, немолодые, в темном. У одного через плечо был переброшен ремень от аккордеона.

— Глянь! — сказал тот с аккордеоном. — Вон Камчадалов стоит.

— Где? — Они обернулись, как по команде. — Где Камчадалов?

— Да вон с девушкой. Ну, в сером. Ослеп, что ли? На отца своего как похож.

Так, значит, и на этот раз отца узнали, определили не самого по себе, а через десантника Камчадалова, моего деда, который осенью тысяча девятьсот сорок третьего года высаживался на заминированную Косу и первый бежал в атаку, за что и получил Героя.

Мне, конечно, было приятно, что у меня такой дед. Что памятник на Горе имеет к нему прямое отношение. Что с факелами на Гору все школы города поднимаются и в его честь. Но при всем при том я хотела бы, чтоб моего отца узнавали иначе: «Вон Камчадалов прошел. Ну, тот, который о восстании Савмака книгу написал». Можно и по-другому: «Тот, который пуд скифского золота нашел. Прямо у всех под ногами».

И отцу это тоже было нужно, я же видела, с какой грустью он посмотрел вслед тем парням и как долго не мог поднять на меня глаза.

— Я завтра буду весь день у бабушки на Косе, — сказал отец. — Если ты увидишь Громова, пусть забежит.

— Будь-сде. Тем более что мы все тоже будем завтра на Косе.