Михаил Герчик - Повесть о золотой рыбке

Кожар только усмехался в усы: она ведь даже не предполагала, что все цифры обычно уменьшались по крайней мере наполовину.

Постепенно Сергей Ермолаевич начал сам разводить рыбок, сначала живородок, потом икромечущих, из тех, что попроще, и теперь уже не один, а три аквариума стояли у него на специально сделанной этажерке, и вмещали они вместе около двухсот литров воды.

На Кисловке с легкой Сашкиной руки Сергея Ермолаевича прозвали «профессором». Может, за синий берет или за короткую прокуренную трубку, которую Кожар не выпускал из зубов, несмотря на строжайший запрет врачей, а может, за тяжелую суковатую палку или за медлительность, с какой он рассматривал рыбок. А скорее всего — за любовь Сергея Ермолаевича к звучным «аквариумным» словам: «гелеохарис», «криптокорины», «тетра-фон-рио», «хаплохилус», «птерофиллум скаляре»… «Профессора» уважали: за рыбку, которая ему нравилась, он платил не торгуясь, сколько запрашивали. Чувствовалось, что человек «заболел» всерьез и надолго.

Иногда в аквариумах Сергея Ермолаевича вспыхивали эпидемии. Рыбки дохли одна за другой, а он хватался за сердце и поминал недобрым словом Сашку, который втравил его во всю эту историю. В такие дни он давал Юзефе Петровне клятву не ходить больше на рынок, раздать оставшихся рыбок мальчишкам и вообще заняться чем-нибудь более серьезным и полезным.

Но потом наступало воскресенье, и Сергей Ермолаевич пораньше ускользал из дому, засунув в карман баночку и косясь на Юзефу Петровну, словно провинившийся мальчишка. Какая-то непонятная сила, как магнит, тянула его туда, где вокруг стеклянных банок и небольших аквариумов с рыбками собирались люди. Двое среди этих людей все больше и больше тревожили старого Кожара, — Сашка Королев, которого все на рынке называли просто Королем, и Василий Федорович Зайченко — дядя Вася.

В первый же вечер после того, как Сашка выписался из больницы, дядя Вася зашел к нему в комнату, сел на табурет, пригладил ладонью редкие волосы, сквозь которые просвечивала розоватая лысина, и сказал:

— Ну, друг милый, надо нам с тобой выяснить отношения.

— Какие отношения, дядя Вася? — недоумевающе улыбнулся Сашка — он уже осмотрел все свои аквариумы и убедился, что за его рыбками квартирант ухаживал как положено. Вот только скалярий и тернеций стало поменьше, да кто их там считал… Может, взял несколько, а может, сами подохли — экая важность…

— Обыкновенные отношения, деловые. — Дядя Вася повел носом, сморщился. — Сам знаешь: дружба дружбой, а табачок врозь. Получается так, сынок, что ты теперь вроде как мой должник.

— Какой должник? — растерялся Сашка. — О чем вы, дядя Вася?

— Обыкновенный должник, сынок, — тяжело вздохнул дядя Вася, будто куда как неприятно было ему заводить этот разговор, да что поделаешь — надо!.. — Значит, так… Перво-наперво, мать незадолго до того, как в больницу лечь, у меня сто рублей одолжила. Какой из нее отдатчик теперь — сам знаешь, ходил небось сегодня навещать. Врачи говорят — еще не меньше полгода пролежать ей придется. Правда, это долг такой, что ты можешь его на себя и не принимать, ты за мать не отвечаешь, ну, а если по совести…

— Принимаю, — перебил его Сашка. — Все принимаю. Вы маме сколько за квартиру платили? Пятнадцать в месяц? Вот и живите семь месяцев бесплатно…

— Так я и думал, — удовлетворенно кивнул дядя и прикурил папиросу, зажав между коленями спичечную коробку. — Но это еще не все, мил человек. — Он достал из верхнего кармана записную книжечку и ловко открыл ее большим пальцем. — Ты, когда под машину попал, две банки с моей рыбой угробил. Нет, я, конечно, понимаю, несчастный случай и все такое, но сам посуди — ради какого лиха мне убытки терпеть? А было там, если помнишь, два десятка скалярий да десяток жемчужек. На тридцать пять рубликов, а, Сашок? Ну, пятерку я тебе спущу, я ж понимаю, что ты не нарочно… А тридцатка остается, так?..

Сашка потер шрам над губой и натянуто улыбнулся.

— Дядя Вася, а если б меня совсем убило, кто б вам за этих рыбок заплатил?

— Ксения Александровна, понятно, а кто ж еще, — пожал плечами дядя Вася, сделав вид, что не уловил упрека. — Я, сынок, долги никому не прощаю, ни живым, ни мертвым, не в моем это характере — долги прощать… — Он облизнул тонкие губы и снова заглянул в книжечку. — Пойдем дальше?

Сашка отвернулся.

— Пойдем…

— Значит, так… За это время тебе и матери на всякие там апельсины-мандарины потратил я пятьдесят семь рубки сорок две копейки. Сюда, конечно, и за такси плата входит, не пешком же мне было к вам ходить, концы неблизкие. А кто мне на это дело средства отпускал? Думаешь, профсоюз? Дудки, брат, мы с тобой кустари-одиночки, нам, кроме как на свои карманы, надеяться не на кого. Тут у меня расписано до копеечки, возьми проверь, если хочешь…