Юрий Нагибин - Школьные истории, веселые и грустные (сборник)

— Железо… Холодное железо на сердце у дерева. Нет, я этих груш есть не буду.

Смеялся муж, смеялся дед Тимофей, удобно устроившись в полотняном кресле.

Хорошо было сидеть со стариками под яблоней в саду. Слушать и глядеть на них, словно в добрую осень.

По выходным приезжала Катя, хозяйничая в доме и за столом. Ставили самовар, пили чай с Катиными пирожками.

— Алеша, чего ты молчишь? — говорила Евгения Павловна. — Рассказал бы нам, что нового в Ленинграде, в университетских кругах, о чем говорят?

Катя и подруга ее, молодая учительница, поддерживали:

— Да, да… Какие моды?

— За модами вы вперед столицы успеваете, — ответила Евгения Павловна. — Силкину встречаю и Вихлянцеву, педагоги называются. В Москву они ездили. Я, как дура, обрадовалась. Что, говорю, видели? В ГУМе, отвечают, три дня в очереди за шубами стояли. Очень хорошо.

— Ну и что… — заступилась Катя. — Хотят одеться. Мы тоже скоро поедем.

— Поедешь, — погрозила ей Евгения Павловна.

Катя вскочила, смеясь, обняла бабушку.

— Бабанюшка, и тебя возьмем, очередь держать.

— Силкина уходит из школы, — сказала Катина подруга. — Секретарем в сельсовет.

— Здравствуйте, — удивился дед Тимофей. — Это еще зачем?

— Там спокойнее.

Дед Тимофей заворочался в своем кресле, хмыкнул.

— Педагог с высшим образованием пойдет бумажки подшивать. Это позор.

— Ой, Тимофей Иванович, зато спокойно. У нас только год начался, уже вторая комиссия. То из облоно, теперь комплексная проверка. Морочат голову. То не так, то не эдак. Разве не правда? — подняла она на Алексея вопрошающие глаза.

Дед Тимофей ее взгляд уловил и вздохнул огорченно.

— Эх вы, племя младое, наследники. Слезы вам утереть? Вам трудно? Да в школе всегда трудно! — воскликнул он, выпрямляясь в кресле. — И бывало в десять раз потрудней, чем сейчас. Рекомендации и прочие указания вам не нравятся? Учите, как голова разумеет, как сердце велит. У нас такое ли было? Теперь вспомнишь, не верится. Страшный сон! Метод проектов. Никаких учебников. Массы учатся на собственном опыте. А ведь мы не послушались. Да-да, мои хорошие… Потаясь, по-старому, по-доброму учили. В окошко выглядываем: не едет ли инспектор. Ведь узнают, вредительство пришьют. Но учебники старые собрали и учили так, как надо. И никому не плакались. Я и сейчас не плачусь. Иду и иду. А силенок-то уже нет, — прижмурился дед Тимофей. — Нет сил. А кому вручить? — спросил он. — Вы ведь ищете поспокойней. В почтальоны идете, в секретари, в ученые. А дети разве виноваты? В чем они виноваты, а?

Алексей понимал, что это говорится ему. Он поглядел на деда, смущенно улыбнулся, сказал:

— Жизнь такая. У каждого времени свои трудности.

— Точно, — согласился дед Тимофей и засмеялся. Он смеялся негромко, но долго, откинувшись в кресле, а потом сказал: — Вспомнил. Как-то сидим с Федором Киреевичем. Заходит биолог. Он уж уехал. Кашкин его или Машкин. Как хотите, говорит, а забор мне на пришкольном участке ремонтируйте. Вот так.

Приходил дед Прокофий, усаживался к столу, выпивал стаканчик «вишневки» и начинал, помахивая тяжелой рукой:

Помогали ему охотно, здесь любили попеть.

А той порою за двором неслышно подкатила машина, и председатель колхоза Чигаров, нестарый мужик, на лицо коршуноватый, прислушался к песне, сказал шоферу:

— Гуляют старики.

Отворив ворота, они пошли через двор к яблоне и столу, и крепкие их мужские голоса подняли песню выше:

Здоровались лишь потом, когда допели. Здоровались, раздували самовар, привечая гостей. Председатель был из Дербеня, старинной фамилии. И сейчас один из концов хутора назывался Чигаров кут. Учился председатель в здешней школе у деда Тимофея и других старых учителей и хоть жил давно на центральной усадьбе, но родной хутор любил, часто бывал в нем.

— Вы чего Силкину переманиваете? — спросил дед Тимофей.

— Куда? — не понял председатель.

— Да в сельсовет, говорят, секретарем. Молодая, здоровая…

— Об ком горишься, Тимофей Иванович, — махнул рукой председатель. — Такая ей, видать, и цена. Они, Силкины, сроду, как бабка Марфутка говорит, «палаумственные». Пусть летит.