Рувим Фраерман - Дикая собака Динго

Но Таня не думала так.

Пусть это не Горький, думала она, пусть это другой, но зато он приехал сюда, к ней домой, в ее далекий край, чтобы и она могла посмотреть на него своими глазами, а может быть, даже прикоснуться к его шубе рукой.

У него были седые волосы на висках, хотя он еще не был стар, и тонкий голос, который поразил ее.

Она только боялась, как бы он не спросил ее вдруг, любит ли она Пушкина и нравятся ли ей его собственные книги.

Но он ни о чем не спросил. Он только сказал:

– Спасибо тебе, девочка. Что же ты сделаешь с мышонком?

И хотя, как многие слышали, писатель ничего особенного не сказал, а все же доставил всем немало хлопот.

Как хорошо было раньше, когда раз в десять дней Александра Ивановна по вечерам, после уроков, занималась с литературным кружком!

Они усаживались все за длинный стол в пионерской комнате, а Александра Ивановна садилась в кресло. Она становилась как будто немного другой, чем в классе, словно из далекого странствования приплывала к ним на невидимом корабле. Она клала подбородок на свои сплетенные пальцы и вдруг начинала читать:

Затем подумает немного и скажет:

– Нет, не то я хотела вам сегодня прочесть. Лучше послушайте вот что:

Ах, дети, я так хочу, чтобы вы поняли, каким чудесным бывает слово у поэта, каким дивным смыслом наполнено оно!

А Филька ничего не понимал и готов был без сожаления вырвать свой язык, который только и делал, что колотился без толку о его зубы, помогая им жевать все, что попадало в рот, а ни одного такого стиха сочинить не мог. Но зато он отлично говорил, как китаец, стоявший на углу с липучками. «И мало-мало есть, – говорил он, – и худо есть, и шибко хорошо».

Все над ним смеялись.

Потом Женя читала стихи о пограничниках, а Таня – рассказы. Коля же всегда критиковал бесстрастно, жестоко и сам ничего не писал – он боялся написать плохо.

Но совсем недавно, несколько дней назад, Таня прочитала им свой рассказ о маленьком мышонке, который поселился в рукаве старой шубы. Он жил там долго. Но однажды шубу вынесли из кладовой на мороз, и в первый раз мышонок увидел снег. «И как только людям не стыдно его топтать, – ведь это же сахар!» – подумал мышонок и выпрыгнул из рукава. Бедный мышонок! Как он теперь будет жить?

На этот раз Коля ничего не сказал дурного. Его молчание Таня сочла за похвалу и целый день, и всю ночь, даже во сне, ощущала счастье. А утром разорвала рассказ и выбросила вон.

«Неужели, – думала она, – даже не похвала, а только молчание этого дерзкого мальчика может меня сделать счастливой?»

Но сегодня на занятиях было совсем иначе.

Странные заботы посетили их круг. Где достать цветы, чтобы поднести их вечером писателю? Где их взять зимой, под снегом, когда даже простые хвощи на болоте, когда даже последняя травка в лесу не осталась живой?

Все думали об этом. И Таня думала, но ничего не могла придумать – у нее не было больше цветов.

Тогда толстощекая Женя сказала (она всегда говорила полезные вещи):

– У нас дома, в горшках, распустились царские кудри.

– И у нас, – разом сказали девочки, – зацвели на окнах китайские розы и фуксии.

– У нас же… – сказал Филька и в то же мгновение умолк, потому что его хозяйка не держала цветов в своем доме. Она держала свинью, которую его собаки во что бы то ни стало хотели разорвать на части.

Таким образом собрали много цветов. Но кто же отдаст их ему? Кто при всех, в большом школьном зале, где ярко будут гореть сорок ламп, поднимется на дощатую сцену и пожмет писателю руку и скажет: «От имени всех пионеров…»

– Пусть это сделает Таня! – крикнул Филька громче всех.

– Пусть это сделает Женя, – сказали девочки. – Ведь она придумала, каким образом собрать эти цветы.

И хотя они были правы, но все же мальчики спорили с ними. Только Коля молчал.

И когда все-таки выбрали Таню, а не Женю, он прикрыл глаза рукой. И никто не понял, чего же он хотел.

– Итак, – сказала Александра Ивановна, – ты взойдешь на трибуну, Таня, подойдешь к гостю, пожмешь ему руку и потом отдашь цветы. Ты скажешь ему то, что мы тут решили. Память у тебя хорошая, больше я тебя учить не буду. До начала осталось немного. Возьми цветы.

И Таня вышла, держа цветы в руках.

«Так вот она, справедливость! Вот настоящая награда за все мои обиды, – думала Таня, прижимая к себе цветы. – Не кто другой, как я, пожму знаменитому писателю руку, и отдам цветы, и буду смотреть на него, сколько мне захочется. И когда-нибудь потом, много-много времени спустя – лет так через пять, – и я смогу сказать друзьям, что видела кое-что на свете».