Геннадий Михасенко: Я дружу с Бабой-Ягой

Однако я еще с вечера твердо решил увезти кошку, потому что дела в «Ермаке» развертывались не шуточные. Это еще хорошо, что «зеленые» сунули Шкилдессу ко мне в мойку, а если бы они ее вместо дохлой вороны привязали к фалу да вздернули на топ мачты, что тогда? Нет, не кошачья лениво-размягченная атмосфера складывалась в лагере. К тому же Шкилдесса могла вовсе отвыкнуть от меня, ведь я все меньше и меньше времени уделял ей, — а уж этого совсем нельзя было допустить.

— Нет, Семеныч, мы поедем!— сказал я с сожалением, понимая, что и старику жаль расставаться с кошкой.

— Что ж, хозяин-барин! — развел руками завхоз.— Купил бы я ее у тебя, так ведь не продашь!

— Ни за что!

— Вот то-то и оно-то!

Одной рукой придерживая кошку на плече, другой — подхватив рюкзак, я вышел. Раина машина стояла внизу, перед хозкорпусом. Сегодня она что-то захандрила и еле-еле, везя завтрак, дотянула до лагеря. Рая возилась с мотором.

— Рая, скоро? — спросил я.

— Ой, Сема, не спрашивай!— вздохнула та, распрямившись.— Сбагрили нам эту рухлядь, чтоб им ни дна ни покрышки! Предупреждала: тяжко бу-

дет — горы, горы! Трижды в день попили-ка по этим Гималаям! Нет! Вот оставим ребятню раз-другой без еды — схватимся за голову! А я нарочно подстрою! Иначе их не проймешь!.. Часа через полтора, Сема, не раньше!

Я присвистнул.

Полтора часа — это миг, когда играешь, а когда ждешь — вечность. Опустив рюкзак на травянистую обочину, я задумался... Мальчик Билл с ГКП просемафорил на «Маяк»: «Как дела?» Из-за кустов я не видел ответа, но меня вдруг что-то забеспокоило. Я напряг мозги — что, что?.. Мальчик Билл опять замахал, но я уже не вчитывался, а просто следил за порханием флажков... флажки! Мои флажки! Я, первый сигнальщик, потерял свои флажки, позорно драпая от неизвестной опасности! Оттого, что Мальчик Билл не доложил начальству о моей потере, не становилось утешительней! Наоборот, утайка позора еще позорней! А что если...

— Рая, а точно через полтора часа?—спросил я, напряженно размышляя.

— Или через два!— ответила шоферша.

— Успею.

— Что?

— Это я про себя!

Решение окрепло мигом.

Оставив рюкзак у машины и сильнее прижав к груди Шкилдессу, я отправился. И хоть тайна неведомого зверя давно развеялась, и хоть исчезновение Альки объяснилось вполне реально, лес все же остался для меня наполненным духом таинственности и опасности. Я боялся, но что-то сильнее боязни толкало меня вперед. Я пересек мыс и оказался в соседнем заливе, как раз в том месте, где чуть не утонул мальчишка-рыбак и где мы обнаружили плот дяди Вани-заики. То, что уже были тут и с Димкой и с папой, успокаивало меня — если тогда ничего страшного не случилось, то не случится и теперь! А вот дальше... Я медленно двинулся в глубь залива по сухим, наполовину погруженным в песок и древесную труху бревнам. Шкилдесса, переставшая подремывать и мурлыкать, едва мы вступили в лес, сейчас насторожилась сильнее. Нас сопровождали две вороны. Не то принимая кошку за что-то такое, что я хочу выбросить и что им может пригодиться, не то из простого вороньего любопытства, они коротко перелетали с дерева на дерево и покаркивали. Ну и пусть — тоже ведь живые души!

Вдруг я замер.

Среди нанесенных штормом бревен, метрах в пяти от берега, на воде покоился большой белый крест, сколоченный из неошкуренных и кривоватых лесин березы. Не знаю, размыло ли где-то могилу, или туристы сделали его для каких-то своих целей, но мне стало жутко. Сразу представился стоящий под крестом утопленник, и вороны сразу приобрели зловещий смысл.

Я чуть не повернул назад, но впереди увидел «первое чудо» — «Каторжника» — и почти обрадовался. Рысью миновав крест, я подбежал к пню и с нервным гоготком захлопал его по глянцеватому боку, шевельнув донельзя ржавые цепи.

— Привет, старикан! Привет!—забормотал я, пытаясь взбодрить себя собственным голосом.— Как ты тут? Не скучаешь? Поклон тебе от Берты-у-мольберта! Он тебя скоро в музей сдаст! Так что крепись, декабрист!—Причудливые, широкие трещины на срезе пня узором своим походили на огромную снежинку, и я суматошно подумал, что если в них насыпать земли, да если сюда нанесет семян, то вырастет на макушке «Каторжника» зеленая шевелюра. — Что передать «второму чуду», привет? Ладно, так и быть, передам!

Чуть не выпустив Шкилдессу, я маханул на обрывчик и без оглядки стал карабкаться вверх. У «Трезубца» я лишь задрал голову на зубцы, но не остановился. Комаров и удары веток не чувствовал, колодины переползал, заросли кустарника пропарывал, выставив вперед темя и закрыв глаза. На тот злосчастный корень, с задранными лапами, где я потерял вчера драгоценную минуту, я покосился почти с ненавистью. Двоих нас бы не взяли! По крайней мере, один-то уж, скорее всего — я, увернулся бы и примчался в лагерь! И не было бы паники! И мы бы ждали противника, если бы он вообще посмел напасть!