Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой

Как я и предчувствовал, шлюпочные гонки мы проиграли. Проиграли, увы, и в футбол с волейболом и даже — строевую. Только по стрельбе заняли второе место. И хотя за порядок в кубриках нам присудили главные очки, в общем мы оказались в хвосте. Это было печально, но поскольку все проходило весело и интересно, мы не очень-то горевали. Праздник заканчивали у костра. Прокаленный солнцем и, для бурного старта, обрызганный бензином, четырехметросий бревенчатый конус вспыхнул и затрещал так, что на соседнем берегу очнулось эхо. Дебаркадер, ближайший лес, подтопленная листвяшка и «Крокодил», начавшие тонуть в сгу-щавшемся сумраке, мигом осветились и как бы при-бшо лись, но впечатление ночи под низким, в тучах, небом усилилось.

Расселись на уложенных полумесяцем . бревнах. Мичман Чиж принес баян, и Филипп Андреевич воскликнул:

— Просим лагерный гимн!

— Гимн! — подхватили мы.

— Гимна нету, братва! Не сумел! — без особой скорби признался мичман Чиж. — А вот припев есть!

— пропел он. — Братва, запоминай слова! — Дал переборчик и пропел еще раз. — А ну-ка вместе! Три-четыре! — И мы дружно грянули этот простенький бодрый мотивчик.

— Филипп Андреевич, а почему у вас везде Посейдон, а не Нептун? — спросил мичман Кротов.

Давлет пожал плечами.

— Не знаю. Дело, наверно, вкуса. Для меня в Посейдоне больше русского. Что сделай? Посей! Посеяли девки лен! Посею лебеду на бережку! А мы просо сеяли, сеяли!.. Сейте разумное, доброе, вечное! Прекрасный глагол! А что Нептун?.. Болтун, свистун, хвастун! — Филипп Андреевич поднялся и обернулся к нам. — А ну, посейдончики! Давайте-ка хором. Про нашего предка, чье имя носит наш лагерь, — про Ермака! Мичман Чиж, три-четыре! — И, взмахнув руками, сам же затянул:

— Ну, ермаковцы, поддай!

Но слов никто, кроме мичманов да подсевших ближе к баяну Раи с Татьяной Александровной, не знал и после двух куплетов песню оборвали. Давлет возмутился:

— Марсиане вы, а не сибиряки — не знать таку песню!.. Эх, нет комиссара! Не с кем кашу сварить!. Мичман Чиж, каждый вечер петь с ними «Ермака»

— Есть! А может, ее и сделать гимном?

— Гимном — нет, слишком печальная, а вот фирменным блюдом — пожалуйста! Тут есть соль! — сказал Филипп Андреевич. — Что, и «Славное море, священный Байкал» не знаете?.. Ну-ка, проверим! И пуст они только мне не подпоют!

Но эту песню мы подхватили довольно уверенно по крайней мере, начало, но и дальше пошло. Ее угрюмость и протяжность хорошо сплетались с огнем, ночью и с сознанием того, что частица байкальской воды, о которой пелось, шевелилась у наших ног, а ветерок, то и дело завихрявший пламя, можно было считать частицей баргузина... Филипп Андреевич прохаживался, наблюдая, кто разевает рот и как — не сачкует ли. После слов: «в дебрях не тронул прожорливый зверь» Димка, оравший во все горло, осекся и шепнул:

— Интересно, как там Федя?

— Где?

— Да в лесу.

— Он уж дома давно!

— Да? — с надеждой переспросил он. — А звери прожорливые? Ты же говорил, что зверей тут полно!

— Я не говорил, что полно!

— А сколько?

— Может, всего один!

— Феде и одного хватит.

— И тот бродит ночью.

— А днем он что, испаряется? — не унимался Димка. — Это ночью он ближе к лагерю подбирается, а днем сидит где-нибудь в глубине. А Федя как раз через глубину и пошел!

— Он же с дядей Ваней!

— С дядей Ваней! —со вздохом передразнил Димка, полуобернулся к лесу и прислушался, точно немедленно хотел получить какие-то сведения о брате. — У дяди Вани самого такая зверская рожа, что ай-да-ну!.. Может, он и есть тот зверь, который к тебе на костре ломился? Может, он этот, который оборачивается?

— Оборотень?

— Ну?

— Сам ты оборотень! Наплел тут! — сердито прошептал я, но Лесная темнота окрест сразу наполнилась враждебным придыханием каких-то голодных я скользких существ, в приглушенном стуке электростанции за камбузом почудилось сдавленность, а в легкий подсвет невидимого фонаря на плацу вкрался таинственный намек.— Дядя Ваня — нормальный человек, только заикастый! Он вон даже советовал, как чтобы ноги не потели! Будет тебе оборотень советовать! Ему все равно, какие у тебя ноги — ам! — и нету, вместе с потными ногами!.. И еще уху разрешил поедать!