Светлана Волкова - Подсказок больше нет

Плечи математички чуть поднимались и опускались в такт словам, будто бы помогали им рождаться.

— Дима, послушай. Я не истерю, ты мужчина, ты принял решение. Какое бы оно ни было, я его принимаю. Нет, я не строю из себя святую… Хорошо, пусть это будет наш последний разговор, если ты… Я просто хочу понять, почему… Нет, не почему ты ушёл от меня, а почему ты ТАК ушёл? Два года вместе… Родней тебя у меня в жизни нет никого. Мне казалось, у нас открытые, искренние отношения. Почему же тогда ты не поговорил со мной? Да, мне было бы тяжело, но просто послать эсэмэску с извещением о том, что ты уходишь навсегда — это… я даже не знаю… это более, чем жестоко. Не удостоить даже разговором… Скажи, разве я это заслужила?

Кабанов, словно загипнотизированный, смотрел на её затылок. Совсем не так общалась с мужчинами его мать, и уж точно не так говорила с отцом, от которого постоянно что-то требовала, бесконечно оскорбляя. Тот, кто бросил Юльхен, оказался великим трусом — послал эсэмэску, и концы в воду, словно и не было ничего между ними. Помножил свою женщину на ноль. Простейшее арифметическое действие, никакой сложной алгебры. У Кабанова были свои представления о том, что значит «жестоко поступить с женщиной», но такой вот уход даже в голову ему не приходил. Противно и подло, и будто горошину чёрного перца из супа раскусил и теперь никуда не деться от гаденького послевкусия. И стыдно за весь мужской род, за этого вот Диму и даже за отца, когда-то очень сильно обидевшего мать. В начале учебного года на Кирилла уж слишком томно смотрела Рита Носова, но он честно и открыто заявил ей, мол, не светит тебе, подруга, ничего, и надобно переключиться на кого-нибудь другого. Носова поняла, наверняка расстроилась, но не возненавидела его. Но Юльхен… Как же можно так, ТАК унижаться?

— Мне больно, Дима. И, правда, не хочется от жизни больше ничего…

Юлия Генриховна опустила руку с айфоном, продолжая стоять у окна и всматриваться в греющихся на робком весеннем солнце голубей. Проснувшаяся совесть нашёптывала Кабанову, что он тоже был жесток с ней сегодня. Ему стало до оскомины стыдно за всё, что он ей наговорил, за то, что он творил в раздевалке — подленько, без свидетелей. И ещё было невыносимо неловко за саму Юлию, за кричащее женское одиночество, за унижение, и в то же время бесконечно её жалко. Он попятился к двери, стараясь остаться незамеченным, но случайно задел что-то ногой.

Она обернулась:

— Кто здесь?

Кабанов высунулся из-за доски, боясь встретиться с ней глазами.

— Юлия Генриховна, я секунду назад зашёл, правда. У меня, — он судорожно подыскивал слова, — вот тут за доску монета закатилась.

— Монета… — она ещё не совсем понимала смысл слов извне, будто бы медленно возвращалась из своих далей, из своей «игры», совсем не похожей на «игру» Кирилла, где она, в отличие от него, не была победителем, и где было ей плохо, очень плохо.

— Я айфон, кажется, забыл. Вы не видели? — негромко спросил Кабанов.

— Кабанов?.. — Юлия Генриховна словно очнулась, взглянула на Кирилла и сразу же опустила заплаканные глаза. Ему показалось, что они у неё с пол-лица, небесно-синие, как в аниме. И подумалось: а она ведь красивая.

Юльхен села за стол, непослушной рукой сняла заколку, позволив пушистым волосам упасть на плечи и закрыть половину лица, словно отгородилась от мира шелковой завесой.

— Вот возьми, — она протянула айфон, напряжённо глядя в учебник, который, как заметил Кабанов, лежал вверх ногами.

Он взял айфон и повернулся к двери.

— Кирилл! — сдавленно выкрикнула она. — Я тут позвонила с твоего телефона… айфона. У меня, понимаешь, трубка села… Я говорила, наверное, минуты три…

Юлия Генриховна вытащила из висящей на стуле дамской сумочки кошелёк и начала рыться в нём.

— Я заплачу тебе за звонок.

— Что вы, — испуганно выдавил Кабанов и зачем-то соврал: — у меня безлимитка.

— Нет, правда, Кирилл, я не хочу, чтобы мой звонок…

— Юлия Генриховна, не надо!.. А вы… Вы сейчас домой уходите?

Что он несёт? Кабанов и сам не очень соображал, только чувствовал, что внутри него притаился какой-то дикий страх: а вдруг она, и правда, жить не захочет, что-нибудь с собой сделает?

— Почему ты спрашиваешь? — Юльхен всё ещё не решалась повернуть к нему заплаканное лицо.

— Ну, я просто так. Могу помочь вот доску оттереть или ещё что.

— Спасибо, не стоит. Иди домой. Я поработаю ещё, потом сама всё сотру.

Он стоял неподвижно и впитывал каждое её слово.