Илга Понорницкая - Открытые окна

А Косте больно-то охота спасибо говорить? Они стали — вроде как соперники. Я слышала, как Макар хвастался ему:

— У меня теперь есть знакомый космонавт! Я его всегда узнаю! У него светлые волосы, лицо такое круглое…

Костя спрашивает:

— Наш или американец?

А Макару откуда знать?

— Это всё равно, — отвечает. — Главное, он мне кивнул. Я теперь всегда за ним наблюдаю.

А Косте-то никто из космоса не кивнул. Хотя мы с ним тоже всех сможем узнать. И того, с волосами-водорослями. И девушку с хвостиком-букетом.

Смотрим мы однажды, как этот кудрявый космонавт вместе с девушкой коробки толкают по воздуху. А ещё кто-то к ним на помощь плывёт. Новенький, наверно.

И вдруг папа как выдохнет:

— Ёлки-палки, очкарик!

А папа и сам в очках, со второго класса. Мы с Костей в него такие — близорукие.

Папа говорил, что когда был маленьким, его дразнили очкариком. Он из-за этого даже дрался — снимет очки, чтоб не разбились, и вперёд — хотя бы и один против троих. Уж такая злость его одолевала, оттого что ему напоминали все подряд, что он в очках.

Я спрашивала:

— Ну, да, в очках. А ты что, сам не знал?

И папа отвечал, что мне его не понять. Я — из другого поколения. Это, говорит, сейчас ты выбираешь оправу, думаешь — идёт тебе, не идёт. А тогда в любом случае считалось: не идёт. Многие дети, которым очки были нужны, вообще их не носили. Разве что если кто совсем плохо видел — как наш папа. И это тогда вроде как знак был для остальных: вот этого мальчика можно дразнить!

Костя говорит:

— Как будто сейчас не дразнят никого! Лёшку Юрова у нас ещё как донимали. Хотя он и без очков…

Папа теряется:

— Ну, я не знаю… Может, у Лёши Юрова есть какой-то другой знак, что его дразнить можно?

Сам папа, когда был мальчишкой, очень старался, чтобы на нём никакого знака не было.

Кто думал, что очки — это знак, что человека можно звать очкариком, тот убегал потом с разбитым носом. А вечером чьи-то родители к нашим бабушке с дедушкой жаловаться на папу приходили.

А теперь вдруг он сам обзывает космонавта очкариком.

Мама спрашивает:

— А сам ты тогда кто?

А папа говорит:

— Я же из-за очков космонавтом не стал!

Костя даже привстал со стула.

— Кто, ты — космонавтом?

А уж как сама я удивилась…

Папа у себя в институте семенами занимается. Сидит в лаборатории, думает, как сделать, чтобы на них морозы не влияли и разные вредители. У папы с мамой лаборатории в институте — по соседству. Папа ещё нам рассказывал, сколько растений раньше в наших местах не росло. А потом люди научились их выращивать.

Можно было подумать, что он всегда мечтал работать с семенами. А он, выходит, мечтал в космосе летать?

Никогда он нам такого не говорил. А в его детстве, оказывается, многие ребята хотели стать космонавтами. И взрослые твердили им, что они станут — если постараются как следует.

Папа говорит:

— Нам объясняли, что у космонавта должно быть идеальное здоровье, абсолютно. Что, надо, например, всё время закаляться, а ещё тренировать вестибулярный аппарат…

Я не поняла:

— Что тренировать?

Папа отвечает:

— Чувство равновесия. И мы с ребятами крутились на карусели во дворе, как на центрифуге, до того, что верх и низ отличить не могли. То ли падаешь на землю, то ли взлетаешь — как бы очки не слетели, не разбились. Они у меня на резиночке держались. А после мне друг принёс газету, так в ней один парень вопрос задал: мол, у меня близорукость, минус пять — а я хочу стать космонавтом…

— И что ему ответили? — спрашиваю.

Папа машет рукой.

— Ответили — не огорчайся, есть много других профессий… А у меня зрение-то было уже — минус шесть с половиной…

Папа вздыхает:

— Я сразу не сдался. Спрашивал направо и налево у взрослых — ждал, кто бы меня обнадёжил. Мол, ерунда — про зрение. В очках-то всё видно. А они мне в один голос: какой из тебя, Сашка, космонавт!

Папа с тоской смотрит в монитор, как толстенький человечек в очках, кружась, как жук, тянет за собой какие-то провода.

Тут мама спрашивает:

— Что ж ты мне никогда не рассказывал, что хотел стать космонавтом?

А папа:

— Когда я с тобой познакомился, мне уже ясно было, что это для меня закрыто. Что зря говорить?

Мама почему-то губы поджимает — на секунду. Наверно, только я и замечаю. А потом лицо у неё становится таким же, как всегда.

— Очки — это что! — изрекает Костя невпопад. — Знаешь, пап, у них там на станции вообще один лысый есть!