Аделаида Котовщикова - Дядя Икс

— Бабка Панкратьевна была дома, — сказал Петька и весело похвастался: — А я ей позавчера отомстил!

— Отомстил? За что?

— Она бросила в кухне на табуретке свое вязанье. А мама нечаянно на пол его столкнула. Спицы выскочили, петли спустились — подумаешь! А Панкратьевна маму обругала: «Вот неловкая!» Сама-то больно ловкая. Тут же всю мелочь из кошелька просыпала. Ищет-ищет под столами. Вместе с моей мамой. Гривенник нашли, и пятак, и пятнадцать копеек. А три копейки в угол закатились. Я их потом нашел. Да не отдал! Не обзывай мою маму!

— Попробовал бы кто мою маму обидеть! — воскликнул Кирилка. — Уж я бы тому показал!

Но Гордеевна помрачнела.

— Не отдал, значит? Как нехорошо! Ты же эти три копейки, выходит, украл.

— Ничего не украл. Просто нашел.

— Нашел, да не отдал. Чужое себе взял.

— А зачем она мою маму… Вот я ее и надул!

— Матери ты об этом рассказывал?

— Нет, не рассказывал.

— То-то. Да твоя мама лучше бы десять упреков выслушала, тем более от старого человека, чем один раз узнала бы, что ее сын чужое присвоил. Ты это и сам чувствуешь, не маленький, потому и не сказал матери. Отдай Панкратьевне три копейки! Сегодня же! Скажешь, что нашел.

— Как я отдам? Их уже нету.

— Где ж они?

— Конфетки купил. В школьном буфете. Съел уже.

— Одну конфетку мне дал, — растерянно сказал Кирилка.

Гордеевна совсем расстроилась.

— Ай-яй-яй! Ну, вот что, Петюшка, я тебе дам три копейки. Подарю, значит. Тем более, наш Кирилка, оказывается, тоже ел конфету, купленную на краденые деньги.

Мальчики густо покраснели.

— Да я же… нашел, — начал оправдываться Петька срывающимся голосом.

Гордеевна сказала строго.

— Утаить чужое, хоть и найденное, все равно — украсть. — Она взяла со стола кошелек и порылась в нем. — Вот тебе три копейки. Как вернешься домой, сразу отдашь их Панкратьевне. И прощения попросишь, что не сразу отдал. Извините, мол, сразу как-то не успел. И чтобы ни-ког-да больше такое не повторялось! А то уважать тебя не буду.

Широко открытыми глазами Петька смотрел на Гордеевну:

— Уважать не будете?

— Ни уважать, ни любить тебя не буду. Так и знай!

Необычно присмиревший Петька вскоре ушел домой.

На другой день, едва переступив порог, он объявил:

— Я отдал бабушке Панкратьевне три копейки. Она обрадовалась, маме моей сказала: «Парень-то у тебя честный растет».

— Вот и хорошо! — промолвила Гордеевна.

И никогда больше, ни одним словом, она не упомянула об этих несчастных трех копейках.

— Кир, обедай скорей и ступай с Патом погуляй. Я его и вывести не успела. Платье для Людочки отпаривала.

Кирилка ничуть не удивился, что Гордеевна назвала его маму Людочкой. Со второй встречи она стала называть маму Людой и на «ты».

— Молоденькая совсем, чего уж! В два с половиной раза меня моложе.

Кирилка знал, что маме недавно исполнилось двадцать шесть лет, и стал было подсчитывать, сколько же лет Гордеевне, но вскоре бросил эту нудную затею.

А узнав, что мама воспитывалась в детском доме, потому что родители ее умерли в блокаду, Гордеевна стала называть маму «доченькой». На Кирилку Гордеевна часто ворчала и покрикивала, а на маму никогда не сердилась. Наоборот, случалось, отпускала ее в кино или в театр. Тогда и Пат оставался у них ночевать. Он спал на подстилке возле дивана, Гордеевна на диване, а мама на раскладушке. Ночью Кирилка тихонько вставал и перетаскивал Пата под свою кровать вместе с подстилкой. Но утром Пат снова оказывался возле дивана, сладко спал на голом полу.

Мама полюбила Гордеевну, как родную, и часто говорила:

— Как я благодарна судьбе, что она мне вас послала!

— Не судьбу благодари, а… ты знаешь кого. — Отчего-то Гордеевна косилась на Кирилку и делала безразличное лицо.

Папа Кирилкин, Сергей Дроздов, тоже жил когда-то в детском доме. Отца у него убили на фронте, а мать убило бомбой. Мама с папой воспитывались в одном и том же детском доме. Поэтому у них и бабушек никаких не было. Если бы папа не зимовал на Новой Земле, Гордеевна, очень может быть, называла бы его, как мама, Сережкой. Называла бы Сережкой или нет?

— Ну, что ты сидишь, как истукан? Застыл с ложкой! — сказала Гордеевна. — О чем ты так задумался? Скорей ешь! Говорю тебе, песик заждался, который раз к дверям подходит.

Во дворе к Пату направилась девочка лет пяти в белой вязаной шапочке.