Анастасия Перфильева - Лучик и звездолёт

— Ирка, когда приехала? Поездом, машиной? Одна, с Александрой Петровной? И дядя Ваня тоже? Ой, здорово!.. Ирка, чего ты такая зелёная? А я письмо от Коли получил! Ураган всех обогнал!..

Портфель трепыхался, из него сыпалась оранжево-красная рябина.

— Мы с ребятами из школы шли, нарвали! — Женя выворотил карманы над скамейкой, они были тоже полны ягод. — Ешь, вкусная. Её уже морозцем хватало.

Иринка отодвинула рукой.

— Не хочется. Женька, а Лучик твой что делает? А Гордый?

— Они ещё на пастбище. Лучик вчера с Шустрой подрался! То дружили, а то задрались…

— Ты в школу ходишь, а я нет. До зимы не велели. — И голосок-то у Иринки стал слабый, вот-вот сломается.

— Подумаешь, до зимы… Пошли к дяде Ване? — Женя был так рад, что не знал, что сказать. — Он дома?

Да, он был там, большой, шумный, так что маленькие комнаты сразу показались тесными.

— Здравствуй! — Иван Васильевич взял Женину руку в свою, широкую. — Смотри, друг, на тебя вся надежда: Иришу на ноги ставь. А то совсем у нас захирела…

Женя был польщён, тронут.

— Дядя Ваня, а вы к нам надолго?

— Недельку хочу пожить. Устал, знаешь. Отсюда прямо в командировку махну.

Александра Петровна вышла из кухни хозяйственная, деловитая, в чистеньком фартуке. Кому-кому, а ей коротковский скромный быт пришёлся по вкусу!

Постепенно, медленно оживала Иринка.

Женя уходил в школу спозаранок, ещё темно было за окнами, Сергей Сергеевич следом, на завод. Иван Васильевич отсыпался допоздна. Александра Петровна поила девочку парным молоком, укутывала, выпускала гулять.

Сперва Иринка никуда от дома не отходила. Осмелела — стала бродить у ближней левады. Потом сунула нос за ворота: кругом был лес, лес. А потом, на третий или четвёртый день, Женя прибежал из школы и застал Александру Петровну в смятении — Иринка исчезла! Иван Васильевич ушёл пешком в Воронки встречать почту, Иринка гуляла смирно в саду. И вдруг — исчезла…

Старушка обегала ползавода. Спрашивала встречных конюхов, табунщиков: не видали девочку в красном пальто и шапочке с помпоном?

Женя помчался по конюшням. На пастбище, конечно, Иринка без него не пойдёт — далеко. В конюшне трёхлеток, в племенной, её тоже не было. Федотыч, увидев, что Женя ищет кого-то, сказал:

— Была, была здесь твоя гостья. Утром. (На заводе знали, что у Коротковых гостят знакомые или родные.) Побалакала со мной. Бледненькая такая с лица, но толковая. Про Лучика интересовалась, да про Шуструю… Вам бы девчонку в баньке попарить, кашляет она.

Женя растерянно оглядывал денники. Все были пустые, а Лада почему-то стояла на месте. Но когда подошёл к ней, даже не повернулась, тоскливо ржала, била копытом… Звала кого-то? Она была одна, без Лучика.

— Отчего Ладу с пастбища пригнали? А Лучик где? — быстро спросил Женя.

— Отымать его сегодня решили, — ответил Федотыч, возившийся в соседнем деннике.

— Отнимать?

И Женя опрометью припустил в конюшню молодняка. Он сразу о чём-то догадался, сразу!..

Так и есть. Денники в конюшне молодняка были такие же, только пониже решётки. У одного, в глубине коридора, странно как-то сгорбившись и прижавшись к решётке, стояла в своём красном пальтишке и шапке с помпоном Иринка. За решёткой светлел-голубел Лучик.

— Ирка, ты чего? Ирка, ты плачешь? Ирка, да ну же… — Женя теребил, дёргал девочку за рукав, поворачивая.

А она… Она ревела взахлёб. Почему? Женя понял. Он сам готов был зареветь!

Лучик стоял в чужом, незнакомом деннике один, ошарашенный, тоскующий. Думаете, легко оказаться вдруг, неожиданно, после привольной жизни на пастбище бок о бок с матерью, которая и защитит от злых соседских маток, и научит всему, покормит сладким душистым молоком, думаете, легко очутиться одному, непонятно за что, неизвестно зачем?

Лучику налили в ведро коровьего молока — он фыркнул презрительно, отвернулся. Положили в кормушку свежей моркови — не ел. Бегал от стены к стене в смятении… Да не разбежишься. Два шага сюда, два туда — и конец. В своём родном деннике всё было привычное: и запах, и тёплые материнские бока, и поилка, к которой он звал Ладу, и кормушка, и соседние денники. А здесь? Вот и стоял Лучик, светло-голубой жеребёнок, на стройных высоких ногах, озадаченный, потрясённый, дрожащий, озираясь большими испуганными глазами, зовя мать: «Что же ты? Где же ты? Почему не откликаешься?»