Анастасия Перфильева - Лучик и звездолёт

— Разве лошади плачут? — недоверчиво и ещё грустнее сказал Женя.

— А то нет? Лошадь только по-человечьи говорить не умеет, — убеждённо ответил Федотыч. — Ты вот Илью Ильича расспроси, он в конных заводах с мальчишества работает, когда ещё папаши твоего, а может, и деда на свете не было.

Вот так так!

Значит, Илья Ильич очень старый? И в то же время охотник, волка убил, машину умеет водить…

Женя всё ждал, не расскажет ли Федотыч ещё. Но тот увлёкся работой — замахал метлой часто и старательно. Принёс шланг, прицепил к водопроводу, стал мыть пустой денник — кормушки, стены, крикнув Жене и Буянке:

— Поберегитесь, залью!..

Женя спросил:

— А Лучик, он со своей маткой, с Ладой, скоро в табун пойдёт? На пастбище?

— Сосунок твой ненаглядный (неспроста называл его так наблюдательный Федотыч!), сосунок твой тем и сплоховал, что в поле с табуном не сразу пойдёт. В леваде сперва гулять будет, к воле привыкать. Ему нынче который денёк? Четвёртый? Ну вот, завтра приходи, их первый раз гулять пущу…

Женя пришёл, конечно.

Федотыч в то утро повздорил со сменным конюхом, что тот плохо вычистил денники, и был молчалив, угрюм. Сказал Жене:

— Обождать придётся. Сейчас ненаглядного ветеринар обмерять будет.

— Зачем обмерять? — испугался Женя.

— Полагается. Нового жеребёнка вес, рост и прочее знать надо. До трёх лет каждые три месяца мерять будут.

Вскоре пришли Илья Ильич и ветеринар.

Старший зоотехник, показалось Жене, раздался в плечах, стал стройнее, помолодел — волка ведь убил живого!

Увидев в конюшне притаившегося Женю, Илья Ильич усмехнулся:

— Быть тебе у нас в заводе тренером и наездником! Сильно лошадьми интересуешься…

Женя покраснел и нахмурился от удовольствия.

Ладу вывели из денника. Лучик смело вышел за ней. Лада смотрела тревожно. Чуткие уши вздрагивали, глаза как будто спрашивали:

— Не обидите сынка моего?

Илья Ильич сказал спокойно, как человеку:

— Не бойся, Лада, ты же умница.

Обмеряли Лучика с ног до головы металлическим стержнем с делениями и обыкновенным сантиметром, каким дома Женина мама меряла свои выкройки. Списали в книгу всё: ширину груди, обхват пясти, то есть толщину ноги, высоту в холке…

Лучик точно понимал важность обмера — стоял смирно, поглядывал на людей большими тёмными глазами с длинными загнутыми ресницами серьёзно, с интересом. Ничуть не боялся, куда меньше Лады…

Взвесили его на весах специальных, вделанных в пол тут же, в конюшне. Взвешивания Лучик испугался, но не сильно, потому что и Ладу подвели к весам. Женя тихонько спросил:

— Как вес? Хороший?

— Средне, — поморщился Илья Ильич. — Авось на пастбище нагонит. Вообще в кости тонковат. Эх, подвела ты всё-таки нас! — укоризненно сказал он Ладе, которую отпущенный с весов Лучик сразу бросился сосать.

Лада повела умными глазами, вздохнула шумно: «Фррр!..» — ничего, разумеется, не ответила.

— Глюкозы ему выпишу, — сказал ветеринар.

Женя подумал: не ослышался ли? Как-то после ангины врач ему тоже прописал глюкозу. Белые лепёшечки были вкусные, кисло-сладкие. Но станет ли их есть Лучик? Он же только и умеет пока — сосать.

Илья Ильич с ветеринаром ушли. А Федотыч, отворив ворота конюшни, наконец повёл Ладу на прогулку. Повёл её одну, точно и не обращая внимания на стоявшего в проходе Лучика.

Женя не жался к стене, пока они проходили. Знал уже: умная лошадь никогда не лягнёт, не заденет человека из своей конюшни, пройдёт мимо ловко и осторожно, как по струнке. Но что же будет делать, оставшись один, Лучик?

Увидя, что мать уводят из конюшни, жеребёнок сперва испугался страшно. Задрожал. Голову вскинул, тоненько и жалобно проржал что-то призывное. И тут же поскорее засеменил, застучал высокими ножками вдогонку.

На пороге конюшни от дневного света он точно ослеп. Остановился, раздувая нежные ноздри. День был погожий, солнце пригревало сильно. Лучик стал от солнечного света голубовато-белый, тронутый серебром. Каждая волосинка на нём заблестела.

Подумав, освоившись с этим новым, живым светом, жеребёнок затопал вслед за спокойно шагавшей к леваде матерью. И тут же снова остановился в страхе — увидел воробья. И скорей опять за матерью!

Федотыч открыл ворота левады. Пропустил Ладу. Лучик прошёл тоже. Обнюхал землю. Замер. И вдруг, скакнув всеми четырьмя ножками, от радости пробежался рысцой. Однако тотчас вернулся, смирно прижался к брюху Лады и стал учиться делать, что и она: щипать редкую, но уже сочную траву. Лада щипала да ела; Лучик щипал, но не жевал — не умел ещё. Просто брал в губы и выпускал.