Борис Ицын - Подростки

Потянулись однообразные дни. Валя ходил в депо неохотно, работал без интереса.

Все постепенно вернулось к прежнему, опостылевшему и ненавистному. На станции вновь появились жандармы и стали частенько захаживать в депо. Рабочие хмурились, но молчали. Вскоре пронесся слух, что арестованы делегаты, выбранные во время забастовки.

Однажды, рано утром, едва Валентин начал работать, он неожиданно услышал:

— Кошельников, в контору!

Валя удивился. Однако пошел. В конторе его ожидала ошеломляющая неожиданность. Рядом с начальником станции, тем самым, которому фуражку на нос нахлобучили, сидел мастер Врублевский. У мальчика сердце упало.

— А, Кошельников, — делая ударение на последнем «о», проговорил мастер. — Это тот самый, пан начальник. Социалист. Он телефон отрезал, он с бунтовщиками якшался. Мне такой не нужен, пан начальник. Это негодный мальчишка.

Валентин похолодел: «Неужели выгонят совсем? Может, только переведут куда? А то как же без работы-то? Отцу одному трудно».

А Врублевский продолжал, распаляясь:

— Не можно, пан начальник, такого паршивца держать на государственной железной дороге.

— Вы слышали, Кошельников? Можете идти. Вы нам больше не нужны. За расчетом зайдете завтра, но должен вас предупредить, что вам ничего не причитается, дорога удерживает с вас стоимость телефонной проводки. Идите!

Валентин не сказал ни слова. Он знал — их не убедишь, а тем более не разжалобишь. Да и не станет он унижаться, милости просить. И он повернулся, чтобы уйти.

— Да, послушайте! — остановил его начальник станции. — Хочу вас предупредить. Ваше имя занесено в списки неблагонадежных рабочих. Такую же можете получить и справку. Так что не трудитесь искать работу. О вас знают. Благодарите бога, что вы несовершеннолетний, иначе были бы сданы под надзор полиции. И помните, молодой человек, ваше будущее — тюрьма, если не виселица!

Валентин нигде не мог найти работы. Была безработица, и уж если брали подростков, то, конечно, не таких, как Валентин Кошельников, чье имя значилось в черном списке.

Да и Акима едва не выгнали… Старику пришлось очень долго униженно кланяться и просить начальника станции. Его оставили, однако заявили, что такой сын, как Валентин, может доставить только одни неприятности, и если администрация узнает, что в семье Акима Кошельникова, рабочего казенной дороги, будет хоть один неблаговидный поступок, он, Аким, не сможет оставаться на государственной службе. Все это было сказано таким тоном, что старику пришлось буквально отречься от сынишки.

— Он у меня, ваше благородие, ослушник. Мы с матерью воспитывали его в вере и почтении к старшим, а он… — старик притворно вздохнул и продолжал: — не извольте беспокоиться, ваше благородие, я мальчишку куда-нибудь отправлю.

И, действительно, Аким решил, что сыну нужно уехать. Елена теперь почти не имела работы, она только кое-как могла прокормить себя, Наташа еще была маленькой, и лишний рот в семье — непосильное бремя.

Валя опечалился. Ему не хотелось расставаться с друзьями. Мать плакала украдкой, собирая сыну чиненную-перечиненную одежду. Наташа смотрела на брата печальными глазами, полными тоски и жалости, а Аким ночами не спал, ворочаясь с боку на бок. Отправить мальчика решили в Златоуст к дальнему родственнику. Там не устроится — куда-нибудь в деревню в подпаски весной пойдет. Приятели Валентина повесили носы.

В последнее перед разлукой воскресенье Николай и Дмитрий пришли к Валентину с коньками. Тот удивленно посмотрел на друзей.

— На последях, — тряхнул «снегурочками» Механик.

— И то! Не придется может… А за девочками зайдем? — оживившись, спросил Валя.

— Само собой.

Мальчики побежали. Мороз слегка пощипывал лица.

Порывами налетал ветер…

— А давно мы не бегали на каток, — проговорил молчавший до сих пор Николай. Он был задумчив, но старался скрыть свою грусть.

— Вы-то походите, а я… — Валентин глубоко вздохнул.

— А в Златоусте катка не будет, что ли? — Митя сделал попытку утешить приятеля. — Да, чай, не навсегда уезжаешь. Ну, полгода, год.

Мальчики замолчали. Слова друга плохо утешили Валентина. Он как-то не задумывался, надолго ли уезжает, а тут представил себе: год не видеть друзей, не видеть девочек.

Вот и знакомый дом. Дуся, как всегда, хлопочет у плиты.

— Ровно сговорились, — улыбнулась она. — А у Веры с утра и Фатьма, и Люба.

Вера, очевидно, услышав разговор, выбежала в кухню.