Екатерина Польгуева - За секунду до взрыва

И мы побежали. Уже в который раз за последние сутки.

Укрылись в руинах, видимо, уже давно разрушенного деревенского дома – абсолютно пустого, ни мебели, ни остатков утвари.

– Наверное, тут был хутор, а потом все пограбили, – сказал Дед.

– О, старая знакомая! – в проеме окна (ни стекол, ни рамы не было) появилось лицо. Потом парень в камуфляже без знаков различия легко подтянулся и запрыгнул в комнату. Скорее всего, это был один из мародеров. Но лицо! Это лицо… Оно было и мне знакомо. Страшное лицо Белоглазого, «коричневого», застрелившего в трамвае мальчишку. Того, кто после рождественского скандала кровью должен был смыть свое преступление. Но воевать до победы он явно не собирался.

Дед тоже узнал бандита. Бросился к нему, крикнул:

– Фашист, сволочь, ты убил Витальку!

Белоглазый, даже не оборачиваясь к Деду, просто отшвырнул его к стенке, тот глухо ударился спиной и осел на пол.

– Значит, гимназистка. Не ожидал встретиться с тобой в таком месте. А где же твой длинноволосый братец? – Белоглазый растянул губы в ухмылке. – Хотя зачем нам твой братец? Я-то ведь здесь. Мозги себе синусами-косинусами не портил и… остальные части тела. А твой малолетний кавалер-недоносок пусть смотрит и учится.

Белоглазый скинул куртку, прижал меня к стене. Я попыталась вырваться – бесполезно. Трепыхнулся Дед, но этот урод снова отбросил его, будто он был той самой мятой бумажкой из папки. На меня надвинулась воняющая потом, кровью и порохом туша Белоглазого. Я не могла не только освободиться, но даже зажмуриться, чтобы не видеть эти сумасшедшие бесцветные глаза, этот уродливый шрам на бритой голове.

Когда воздуха в легких совсем не осталось, вдруг раздался щелчок, негромкий такой. В одно мгновение кто-то сбросил с меня вонючую тяжесть. Я попыталась встать. Не смогла. Чьи-то руки подняли меня и прислонили к стене.

– Эй, эй, не бойся, малая! Все уже кончилось. По крайней мере, для этого вонючего ублюдка.

В глазах просветлело. Я увидела, что Дед тоже поднялся, а Белоглазый, наоборот, лежит. Навзничь, упершись своим белым и бессмысленным взглядом в потолок.

А напротив меня стоял парень. Явно не военный, но и не из тех – «с большой дороги». Черная кожаная куртка расстегнута, руки за спиной, глаза веселые и нагловатые.

– Эй, мелкота! Как вы попали в такое недетское местечко? А я, кажется, вовремя. Не, повезло вам, что мы тут совершенно случайно мимо проходили, – парень улыбнулся щербатой улыбкой и засмеялся, точнее загоготал. Но не противно, а весело. И почему-то знакомо.

«Га-га, Томи-младенчик, до сих пор, бедненький, в Санта-Клауса верит… Ему ж сейчас лет восемнадцать-девятнадцать… А может, и не на передовой. Про него всяко болтают. Будто с контрабандистами связался… Гачик мог, он же и в детстве со шпаной водился. Только он хороший парень все-таки», – зазвучали в голове голоса Томаса и Милки. Так явственно, что я даже обернулась.

Но не было ни Томаса, ни Милки. Были я, и Дед, и – да, спасший меня Гачик, – теперь я не сомневалась. Хороший парень. И все теперь будет хорошо, вот только бы избавиться от тошнотворного запаха грязи, крови и пороха. Я закашлялась, сильно-сильно, так, что даже не устояла на ногах, села на пол.

Подбежал Дед, наклонился надо мной Гачик:

– Ты ведь Гачик, да? Привет тебе от Томаса из Заречья. Помнишь музыкальное ружье? – сказала я – и больше уже ничего сказать не могла, потому что воздуха в легких, в разрушенном доме, в целом мире совсем не осталось: только запах пороха, крови и чего-то совсем страшного, от которого меня выворачивало наизнанку.

Надо мной опять был потолок, обыкновенный потолок, только не домашний и не такой, как в каморке у Деда, а высокий, с какой-то лепниной, в змеящихся трещинах. Я стала складывать из них картинки: бегущий леопард легко превращался в зубастого крокодила, потом в крылатого дракона и наконец почему-то в страшное лицо Иосифа Черного. Я закрыла глаза, а когда открыла, была только густая темнота.

Зато воздуха было сколько хочешь, чуть прохладного, пахнущего старым деревянным домом и мятой. Точно так же пахло в дачном приморском доме одного папиного приятеля-издателя, у которого позапрошлым летом мы с отцом и Дином гостили больше месяца. От моря дачу отделяла лишь узкая полоса сосен, так что шум прибоя (а когда поднимался ветер, то и гудение сосен) был слышен практически постоянно.