Екатерина Польгуева - За секунду до взрыва

– Принесла? – вместо «здравствуй» спросил он.

Я молча достала два бутерброда с ветчиной и покупной клюквенный морс. Александр набросился на бутерброды, будто три дня не ел. Хотя, может, и не ел. Бабка моя не зря трудными временами меня попрекает. С едой у большинства плохо, потому что цены в блокадном городе – до небес. А уж откуда деньги у беженки с сыном-школьником, снимающей угол в подвале древней развалюхи в Старом городе? Вот я Александра и подкармливала.

Вообще-то, его никто не называл по имени. С давних времен, еще до того, как он появился в нашем городе, прилипло к нему прозвище Дед. Может, из-за абсолютно белой прядки в темно-русых растрепанных волосах, а скорее из-за чуть ворчливой, нарочито-рассудительной манеры разговаривать. Прозвище это я услышала от тети Марины, его мамы, а одноклассники – от меня. И оно так подходило Деду, что многие уже и не помнили, что он – Александр.

У Деда длинное лошадиное лицо с редкими веснушками, большие кривоватые зубы, он курнос и желтоглаз. Ему и волосы бы подошли рыжие или медные, но тут уж ничего не поделаешь. Не перекрашивать же! Ему, как и мне, в мае будет тринадцать, но если с другими мальчишками, даже старше меня, я чувствую себя взрослой, то с Дедом – ничего подобного! Недаром же – Дед.

В кармане задребезжал мобильник. Вообще-то связь в городе плохо работает: то из-за обстрелов пропадает, то из-за поисков наводчиков и шпионов, но сейчас работала. Оказалось, мама. Услышала по телевизору об обстреле трамвая, решила узнать, как мы добрались до школы.

– Нормально все, – успокоила я. – Не знаю, почему у Александра телефон выключен… Да не в том мы были, а в следующем… Потом трамваи встали, так что от казино пешком добирались.

Не знаю, поверила ли мама, но Дед точно не поверил.

– То-то, я смотрю, ты дерганая такая. Что случилось-то?

Но в этот момент позвали в класс. Школьный звонок почему-то не работал. Дед спрыгнул с подоконника, и мы поплелись. В общем, переживать особенно нечего. Алгебра – вторым уроком. Да Деду и из-за алгебры переживать не стоит. Наоборот, на него одна надежда.

– Молодой человек! Вернитесь и заберите, что забыли, – голос густой и вовсе не старческий. Хотя сомнений в том, что он принадлежал Черному Иосифу, не было никаких. Сторож (или консьерж, или надсмотрщик) и без того далеко не дряхлый, с началом блокады как-то еще больше взбодрился и помолодел.

– Господин Извид, это ведь ваше? – Иосиф протягивал Деду брошенную им на подоконник пластиковую бутылку из-под морса. Для гимназистов загадка, как сторож помнит по именам и фамилиям всех учеников школы, включая мелочь пузатую. Вот и Дедову фамилию – Извид – он запомнил, хотя тот учится в нашей гимназии только четвертый месяц.

Дед, ссутулившись, подошел к Иосифу, ухватил бутылку. Сторож почему-то не отпускал ее, пристально уставившись на Деда мышиными, непрозрачными и не отражающими (наверно, от старости) свет глазами.

– Да, молодой человек, правила надо соблюдать, в противном случае можно поплатиться.

– Давайте, давайте сюда, раз мое! – Дед практически выхватил из его покрытой старческими пятнами, но цепкой и сильной руки бутылку и сунул ее в карман.

В класс мы вошли последними. Была литература. Хоть чего-то можно не бояться. Через четыре дня начинаются рождественские каникулы, а по литературе и родному языку оценки мне уже выставлены, и ко всему – очень даже высокие. Ну, госпожа Анна, молодая, немного восторженная и романтичная, вообще ни к кому особенно не придирается. Тем более, сейчас, в «трудные времена». Ах-ах-ах, бедные дети. Сколько на вашу долю испытаний выпало, а я вас еще своими опросами, диктантами да отметками мучить буду. Нас это вполне устраивает. По крайней мере, меня. Ко мне она вообще относится с особым почтением: как же, дочь знаменитого национального поэта и автора популярных во всем мире детективных романов. К тому же так трагически и героически погибшего! Я же, как утверждает учительница, унаследовала его литературный дар. Что ж, может, и унаследовала: я всегда была папиной дочкой. А братья, Динка и особенно Александр, – больше мамины дети…

Урок начался с объявления по школьному радио минуты молчания в память о погибших три дня назад в Заречье и сегодня в трамвае. Это было правильно и справедливо, но объявление своим визгливым треснутым голосом делал Помойка. А все, к чему он прикасается, начинает дурно пахнуть.

Целую минуту я смотрела в большое, забитое тряпками от сквозняков и заклеенное крест-накрест от возможной взрывной волны окно, пытаясь сквозь морозные узоры и наросты различить очертания Старого города. Потом с облегчением села. Мы с Дедом сидим, конечно, вместе. Так и подружились, когда 1 сентября он устроился за моей предпоследней, в ряду у окна, партой, вежливо попросив давнего соседа Томаса «пересесть куда-нибудь еще». Я почему-то не удивилась.