Людмила Раскина - Былое и думы собаки Диты

Когда все легли спать, я долго слышала вздохи Ба за стенкой и шепот Ма — она о чем-то просила Па.

Па молчал.

Назавтра днем, когда мы с Ба опять были одни, милиционер привел каких-то дядек с инструментами. Они быстро разломали наш прекрасный навес и даже обломки унесли с собой: наверное, боялись, что Па из них опять что-то соорудит. Когда дядьки начали рушить навес, я хотела было запротестовать, но Ба собственноручно отвела меня в свою комнату, так что я даже онемела от удивления.

Вечером Па опять молчал. Обычно, когда он сердится, он покричит и быстро отходит, но тут увидел разоренный балкон и даже ужинать не стал. Лежал и курил сигарету за сигаретой.

Ма тоже молчала. Мы все были «тише воды, ниже травы». Ма потом кому-то сказала, что в такие минуты Па как провод с током высокого напряжения и около него надо выставлять табличку с надписью: «Не подходи — убьет!», как на трансформаторных будках, там еще череп с костями нарисован.

Наконец Рыжуша подсела к Па на диван и начала рассказывать, что госпожу Никсон завтра приведут к ним в первый класс «А» и что их целый день учили, как себя вести. Па немножко оттаял, и я тоже залезла к нему на диван, затем и осмелевшая Ма выползла из кухни и тоже потихоньку вступила в разговор и даже не турнула меня с дивана.

Наоборот, сидела и еще поглаживала меня.

Однако вскоре Па оживился настолько, что стал подучивать Рыжушу, чтобы она, как только госпожа Никсон войдет к ним в класс, начала выкрикивать:

— Свободу Анджеле Дэвис!

Это такая коммунистка, которую как раз в это время там, в Америке, посадили в тюрьму за убийство, а у нас во всех газетах были огромные заголовки: «Свободу Анджеле Дэвис!» и собрания на заводах проводили, но когда приехал Никсон, конечно, замолчали.

Бедная Ба опять было встрепенулась, но Рыжуша скорей ее успокоила, что это Па «шутки шутит».

На следующее утро Па и Ма не пошли на работу, и мы стали с балкона вести наблюдение за школьным двором.

Сначала, еще до начала уроков, приехали какие-то иностранцы, установили камеры и стали снимать, как советские дети идут в школу. Ну, как идут? Нормально. Тащатся не спеша, переговариваются, портфелями друг друга по голове хлопают, девчонок за косы дергают. Последние опаздывающие — те, конечно, поспешают: пионерский галстук на боку, шнурки болтаются.

Потом, уже после первого звонка, подъехало наше, советское, телевидение, чтобы снять то же самое, но ребята уже сидели на уроках. Пришлось учителям выводить школьников на улицу и долго с ними репетировать их «приход в школу».

Телевизионщики требовали, чтобы ребята не шли каждый в отдельности, нога за ногу, а бежали дружной толпой с веселыми криками. Но пока репетировали — раз, другой, третий, — веселье как-то пропало, и у измученных киношников и учителей получилась только толпа: ребята стояли за воротами и по сигналу все разом молча кидались бежать к школе. С ужасным топотом, как стадо боевых слонов.

Так и сняли.

Па сказал, что веселые крики потом отдельно приделают.

Затем прибыл асфальтовый каток с горячим асфальтом. Он быстренько заделал яму посреди улицы, как раз перед школой. В этой яме всю жизнь даже в разгар лета не высыхала вода.

После этого приехала поливальная машина, хотя дворники еще затемно махали метлами и все поливали из шлангов.

Надо сказать, что наш дом стоит сбоку от школы, а прямо напротив входа в нее, через улицу, находится маленький заводик и вдоль его забора растут кусты и высокие раскидистые деревья. И вот поливальная машина добросовестно полила улицу, а потом развернулась и… как даст мощной струей воды по этим кустам и деревьям — наверно, чтобы пыль с листочков смыть. И вдруг — фыр-р-рь! — оттуда как посыпались во все стороны какие-то людишки «в штатском», как сказал Па.

И тут выяснилось, что в этот день не только Па и Ма, а и все жильцы нашего дома не пошли на работу, и все стояли у окон и на балконах, и все как один грохнули от смеха. Сразу внизу забегали и засвистели милиционеры и стали кричать, чтобы жильцы немедленно закрыли все окна и балконные двери и скрылись с глаз долой. Ма и Ба отпрыгнули в комнату, утащили меня и стали оттуда, издали, умолять нашего Па уйти с балкона.

Но не тут-то было! Настал час его торжества! Он вынес на балкон стул и большой полевой бинокль, уселся и приставил бинокль к глазам, облокотившись на балконные перила. Я вырвалась из рук Ма, встала на балконе на задние лапы и тоже свесила свою голову с перил. Милицейские начальники внизу прямо завизжали от возмущения. Ма громким шепотом сказала: