Аркадий Клабуков: Дедушкин родник

— Говорят, тут привидения по ночам бродят: белые в этом лесу расстреливали.

— В привидения не верю, а мертвых чего бояться? Ладно, ребятишки, идите.

Мы пошли. Но я вдруг представил себе: а что, если на месте этого красноармейца оказался бы мой отец, ведь он тоже в Красной Армии и его могут ранить! Хорошо ли будет, если его одного бросят в лесу?

Я уговорил Семку вернуться.

— Решили здесь заночевать, — сказали мы красноармейцу.

— А не хватятся вас дома? Заругают небось?

— Скажем, на рыбалке были.

— Ну, как знаете.

Мы принесли с гумна по охапке соломы и устроились рядышком. Выпала роса, стало прохладно. Может, от этого, а может, от непривычной обстановки и волнения мы долго не могли уснуть.

— Есть хочется, — пожаловался Семка.

— Ладно, перетерпишь, — сказал я.

… Проснулся я от птичьего гомона. Уже рассвело, и лесные птицы распевали на разные голоса.

Первым делом я посмотрел на красноармейца. Он разметался во сне, но дышал ровно, спокойно.

Я растолкал Семку:

— Вставай скорей. Пока он спит, сбегаем домой.

Не успел я войти в дом, как на меня напустилась мама:

— Где тебя но ночам носит?

— Мы рыбачили дотемна, я у Семки ночевал.

— Почему домой не пришел? Не привыкай по чужим дворам околачиваться. Ладно, садись за стол. Потом бери ведро и ступай на огород, пора капусту сажать.

Вот тебе и на! Но ничего не поделаешь, с мамой не поспоришь.

Поев, я отлил в туесок молока, нашел в курятнике три яйца и все это припрятал в сенях.

Я быстро управился с капустой, но мама не пустила меня со двора и заставила нянчить сестренку Анисью. Потом велела натаскать в кадку воды.

Только в полдень, прихватив молоко и яйца, я побежал в лес.

Семка был уже в шалаше.

— Ему совсем плохо, — сказал он с тревогой.

Красноармеец был в жару и без сознания. Мы принялись мочить тряпку в холодной воде и прикладывать ему ко лбу.

Восемь долгих дней ухаживали мы за раненым. Наконец он начал поправляться.

— Еще немного — и встану на ноги, — говорил он. Это вы, ребята, вернули меня к жизни, без вас я бы пропал.

Красноармейца звали Иваном Григорьевым. Он оказался бывалым человеком и рассказал нам разные интересные истории. Рассказал и про последний бой, про то, как был ранен. Объяснял нам, за что борется Красная Армия.

— Богатые живут за счет бедняков, заставляют их работать на себя, высасывают из них все соки. Красная Армия воюет за то, чтобы народ жил счастливо.

Это он верно говорил — про богачей. Вот у нас староста и лавочник всю деревню в кулак зажали. У них всегда хлеба много, еще прошлогодние скирды стоят необмолоченные, в хлевах и конюшнях полно скота и лошадей. И все это нажито чужим горбом. Недаром мой отец, когда уходил в Красную Армию, сказал: «Иду воевать за Советскую власть против богачей-мироедов».

— Скорей бы поправиться да снова в бой, — говорил Григорьев.

— Дядя Ваня, возьмите нас с собой на фронт, — просили мы его.

Он только смеялся в ответ.

— Возьмите! — не отставали мы.

— Сначала подрастите.

— Где ты носишься с утра до ночи? — сердилась мама. — Ни за Анисьей не приглядишь, ни по дому не поможешь. Дождешься у меня.

Попадало дома и Семке.

Чтобы задобрить матерей, мы с ним, встав утром пораньше, отправлялись на рыбалку. С реки мы никогда не возвращались без улова, так что матери были довольны. Днем же мы старательно помогали им по хозяйству, а ближе к вечеру, прихватив какой-нибудь еды, бежали к Григорьеву и сидели с ним, пока не начинало смеркаться.

Но тут подошла новая беда: мама заметила, что исчезают яйца.

— Неужто кошка или вороны в курятник повадились? — говорила она. — Надо будет последить.

Кроме того, я каждый день отрезал для Григорьева по большому куску хлеба, и как-то раз мама спросила:

— Что это ты на свою рыбалку столько хлеба таскаешь?

— Рыбу надо прикармливать.

— Хлеб-то уж на исходе, — пожаловалась она.

И верно, жизнь при белых с каждым днем становилась тяжелей. Богачи, как при царе, чувствовали себя полными хозяевами. Белые почти дочиста обобрали деревню: вывезли хлеб, масло и шерсть, свели со двора скотину. Скажет кто слово против, его хватали и отправляли в Можгу, где помещался их штаб.

Многие мужики, не вытерпев притеснений, тайком уходили к красным.

Я и Семка тоже решили податься к красным. Григорьев уже поправился и однажды сказал нам, что завтра уйдет искать своих.

Утром, когда мама пошла по воду, я надел чистую рубаху и новые лапти, натянул на голову картуз. Закинув за спину котомку, я сказал Анисье: