Нина Бичуя - Самая высокая на свете гора

— Мы твоей маме ничего не напишем.

— Не в этом дело, можете писать, если Котьке так хочется. Только — чем я лучше Котьки?

— Ну, это уж совсем глупости!

— Нет, правда! У Котьки нет главного — и у меня нет. Будь у меня главное, все бы не кричали: «Чемурако, что ты за человек?»

— А ты еще, Сашко, умеешь разные истории выдумывать. Ты же сам говорил, что не можешь жить без этого.

— Ну, Димка, когда у человека главное — всякие истории, так это не человек, а пустое место. Вот я и есть пустое место.

Никогда еще мы с Сашком не говорили о таких взрослых вещах. Мы всегда больше про футбол, про школу, ну, про все обыкновенное. А про главное — нет, про это мы еще не говорили. У меня даже голова заболела, так я задумался. Словно там мозги заворочались.

А Сашко сделался совсем грустный, будто и в самом деле заболел. Тут я вдруг вспомнил, что принес ему тетрадку с домашними заданиями. Нам учительница литературы иногда задает написать про какой-нибудь случай или рассказать об интересном человеке. У Сашка это здорово выходит. Он как распишет, как распишет! Раз на истории он стал рассказывать про одного короля и про его походы — мы прямо заслушались. И откуда, думаем, он все это вычитал — в учебнике такого нет. А учитель вдруг говорит: «Чемурако, тебе следовало бы поставить двойку за то, что ты решил обмануть нас всех своими россказнями, но уж больно ты правдоподобно выдумал! Скажи, в каком году была Грюнвальдская битва?» И не поставил ему двойку. Котька тогда выпятил губу: мол, Чемурако хитрый, ему все сходит с рук. А попробовал бы сам — небось не хватит завода на такую хитрость!

Вот я и вспомнил про тетрадку и про то, что сказала учительница.

— Сашко! — Я тяну его за рукав, а он все равно молчит. — Чемурако, а нам сегодня роздали сочинения, и Мария Петровна сказала, что ты написал настоящий рассказ. Только там у тебя четыре ошибки, поэтому поставили трояк.

Сашко махнул рукой:

— Мне теперь все равно!

И тут я придумал такую штуку, что не мог больше усидеть ни минуты; если бы я услыхал, что меня посылают на Марс, все равно попросил бы подождать, пока не сделаю задуманное.

Я сказал:

— Что ж, тогда сиди и скучай, Чемурако, раз стал таким кисляем. А я пойду — работа есть.

Я примчался домой, даже не пообедал, — и давай переписывать сочинение Сашка, чтобы было без ошибок. Потом сложил вчетверо и пошел в редакцию.

Никогда бы не подумал, что так страшно стучать в большую, обитую дерматином дверь. Если бы не для Сашка, ей-богу убежал бы. Минут пять я стоял у двери, пока отважился войти. Но очень уж жаль было Сашка Чемурака, который сидел и смотрел в одну точку и думал, что он не человек, а пустое место.

И я вошел.

Плохо, когда исключат. Кажется, словно тебя вообще нет. Словно положили тебя на щит и даже забыли, что ты когда-то был.

Правда, Димка не забыл. Чудак Димка, он считает себя виноватым во всем. Смешной. Будь на его месте кто другой, разве я простил бы Котьке? Дело не в том, кто сделал и с кем, а в том, что была подлость.

Только теперь уж не стоит об этом думать. Я думал об этом, когда меня исключили.

Раньше-то иногда мне очень хотелось, чтобы было три воскресенья подряд и не надо было бы сидеть на уроках. Нашлась бы тысяча дел: проявить пленку, зашить футбольную покрышку, починить спиннинг. И кажется, все это можно сделать только тогда, когда не надо идти в школу.

Наверно, мне еще когда-нибудь захочется, чтобы было подряд три воскресенья, но, когда меня исключили, я почему-то не мог проявлять пленку. Я думал о школе. Может быть, это потому, что туда нельзя было идти? Мне ведь всегда хочется делать то, что не разрешают.

За три дня я привык вставать позднее и в субботу чуть не проспал. Ужасно не хотелось вставать утром.

В трамвае я сразу купил билет и не спрыгнул на ходу, хотя потом пришлось тащиться в гору. Я подошел к переулку и вдруг увидел спину Котьки. Спина была противная, круглая, затянутая в синюю тенниску, а длинные Котькины волосы ложились на воротник. И такая меня взяла злость! Котька же три дня потихоньку радовался: «Ага, все-таки Димка нес мои ботинки! Ага, а Чемурако не имеет права сесть за парту!» И думал, наверное, что может сделать еще подлость и опять накажут кого-нибудь другого, потому что его мама придет в школу и станет говорить, что Костик такой слабенький, такой впечатлительный и деликатный!

И тогда я повернул прочь от школы. Я не мог прийти и сесть за парту и слушать, как сзади, за моей спиной, сопит Котька.