Алексей Логунов - Колосок с Куликова поля

Откуда Драный взялся в деревне, никто не знал. Ночевал он на колхозной ферме, где сердобольные доярки иногда давали ему молока. А днем уходил в поле или в лес, охотился на мышей и мелких пгиц. Вот и сейчас ребята заметили прилипшие к его усам перышки.

— Кого-то уже слопал, — спокойно сказал Васька. — Ишь, рыльце в пушку.

Маша с неприязнью посмотрела на кота, который на некотором расстоянии шел за ними по обочине дороги. Она на миг представила себе голосистого дрозда, самозабвенно распевающего на ветке рябины свою утреннюю песенку. Дрозд так увлекся, что даже не заметил, как сзади к нему подкрадывался, щуря узкие зеленые глаза, этот жадный хищник — Драный…

— Маша, — потянул ее за рукав Алешка, — а может, Драный тоже раньше человеком был, а потом озверел?

После обеда Маша пошла с бабушкой на огород полоть морковку. Рядом была тропинка, по которой доярки ходили на ферму. А сейчас по ней, прижимаясь к земле, бежал Драный: его выгоняли из деревни ласточки. Маша впервые видела такое. Со свистом рассекая воздух, ласточки бесстрашно налетали на Драного, долбили в затылок и молниеносно увертывались, когда кот пытался отбиться лапой. На их сердитый и тревожный щебет прилетели два черных скворца, потом несколько воробьев, и птицы сообща гнали кота до самой фермы, где он юркнул под пол.

Маша даже в ладоши захлопала от восторга.

— Ай да ласточки, вот молодцы! Бабушка, а за что они его так?

— Гнездо, небось, разорил, звереныш… — отвечала бабушка, которая тоже с любопытством наблюдала за схваткой на тропинке.

— А как же они, такие маленькие, не боятся его? — удивлялась Маша. — Ведь от Драного даже собаки бегают.

— Так ведь они дом свой защищают, птенцов своих, — сказала бабушка. — А в таком деле и смерть не страшна.

— Как в войну было, да?

— И в воину, и всегда так было, пока люди на свете живут…

Раньше всех в Больших Ключах начинает зеленеть лужок за домом бабки Луши. Отшумит половодье, пронесется по канаве мутный, бурлящий, с водоворотами поток — и лужок тотчас же покроется мелкой, словно подстриженной травкой. А там и раскидистые ветлы, которыми он обсажен со всех сторон, обвешаются желтоватыми сережками, молодыми лаковыми листочками, и загудят над ними неугомонные пчелы.

Соседние огороды и поля еще черным-черны, а здесь уже светятся па коротких стебельках желтые цветы мать-и-мачехи, лопушатся первые листья конского щавеля, а на месте двух сломанных изб, когда-то отделявших лужок от деревенской улицы, неудержимо прет к солнцу молодая крапива. Сам лужок удивительно ровный, чистый, ни кочки на нем, ни камня, даже ни одна тропинка не пересекает его. Лишь на самом краю, в неглубокой залужевшей канаве, долго стоит весенняя вода, отражая и синее небо, и облака, и влажные ветки одичавшей смородины с красноватыми почками.

Зеленый лужок (так его все у нас и зовут) редко бывает пуст. То забредет сюда колхозная лошадь с жеребенком, то хлопотливая и озабоченная утка приведет в канаву выводок пушистых утят, то прибегут поиграть в лапту деревенские ребятишки. И места здесь хватает всем.

Маша тоже часто приходит на Зеленый лужок — и с подругами, и одна. И всякий раз открывает для себя что-нибудь новое: услышит в зарослях смородины невидимого соловья, отыщет незнакомый цветок или набредет на куртинку с диким анисом, сочные стебли которого так здорово похрупывают на зубах…

Но особенно Зеленый лужок близок стал для Маши после одного июньского дня. Вроде бы и ничего не произошло в тот день особенного, а вот поди ж ты… Живет он в Машиной душе — свежий, яркий, радостный, живет, и никак не забывается.

Накануне дня два лил дождь, правда, тихий и теплый, но все равно по дождю много не нагуляешься. А тут вдруг с утра небо сразу очистилось, потоками хлынуло солнце и запахло просыхающей землей, цветами. За Машей забежала ее подружка Татьянка.

— Пойдем на Зеленый лужок сбегаем! — позвала она.

— Мячик брать?

— Не надо, венки будем плести. Там одуванчиков — море!