Лидия Чарская - Лучшие повести для девочек (сборник)

– И ты это сделала, чтобы видеть меня! – с дрожью воскликнула я.

В ответ она обняла меня и чуть слышно прошептала:

– А что ты за меня вынесла, Люда!

«Люда!» Как восхитительно звучало мне мое имя в милых губках княжны: не Галочка, а Люда.

– Вы что, шалуньи, притаились, – вдруг прозвучал у нас над ухом знакомый голос Матеньки. – Вы ведь, ваше сиятельство (она всегда так обращалась к княжне), под кран идти изволили ручку смочить, а сами к подруге больной свернули… Не дело… Им покой нужен.

– Матенька, милушка, дайте еще посидеть, – упрашивала Нина.

– Ни-ни, что вы, матушка! А как в классе хватятся? Пойдите, родимая, – ответила старушка.

– Завтра приду, если не выпишешься! – шепнула Нина, целуя меня.

– Выпишусь, – с уверенностью произнесла я, находя себя совсем здоровой.

Она ушла, а я еще чувствовала ее около себя – милую, добрую, великодушную Нину!

В эту ночь я уснула крепким, здоровым сном, унесшим с собою всю мою болезнь.

На другой день к вечеру я уже выписалась из лазарета.

Едва я появилась в классе, девочки устроили мне шумную овацию. Меня обнимали, целовали наперерыв, громко восхваляя за геройский подвиг. Потом всем классом просили инспектрису простить Нину – и на красной доске снова появилось ее милое имя.

Только двое из всего класса не приветствовали меня и бросали на нас с княжной сердитые взгляды. То были мои две прежние подруги, так недолго господствовавшие надо мной. Им обеим – и Крошке и Мане – было крайне неприятно распадение «триумвирата» и мое примирение с их врагом – моей милой Ниной.

– Mesdam'очки, mesdam'очки, знаете новость, ужасную новость? Сейчас я была внизу и видела Maman, она говорила что-то нашей немке – строго, строго… A Fräulein плакала… Я сама видела, как она вытирала слезы! Ей-богу…

Все это протрещала Бельская одним духом, ворвавшись ураганом в класс после обеда… В одну секунду мы обступили нашего «разбойника» и еще раз велели передать все ею виденное.

– Это Пугач что-нибудь наговорил на фрейлейн начальнице, наверное Пугач, – авторитетно заявила Надя Федорова и сделала злые глаза в сторону Крошки: «поди, мол, сплетничай».

– Да, да, она! Я слышала, как Maman упрекала фрейлейн за снисходительность к нам, я даже помню ее слова: «Вы распустили класс, они стали кадетами…» У-у! противная, – подхватила Краснушка.

– А вдруг фрейлейн уйдет! Тогда Пугач нас доест совсем! Mesdam'очки, что нам делать? – слышались голоса девочек, заранее встревоженных событием.

– Нет, мы не пустим нашу дусю, мы на коленях упросим ее всем классом остаться! – кричала Миля Корбина, восторженная, всегда фантазирующая головка.

– Тише! Кис-Кис идет!

Мы разом стихли. В класс вошла фрейлейн. Действительно, глаза ее были красны и распухли, а лицо тщетно старалось улыбнуться.

Она села на кафедру и, взяв книгу, опустила глаза в страницу, желая, очевидно, скрыть от нас следы недавних слез. Мы тихонько подвинулись к кафедре и окружили ее.

Додо, наша первая ученица и самая безукоризненная по поведению из всего класса, робко произнесла:

– Fräulein!

– Was wollen sie, Kinder (Что вам угодно, дети)? – дрожащим голосом спросила нас наша любимица.

– Вы плакали?.. – как нельзя более нежно и осторожно осведомилась Додо.

– Откуда вы взяли, дети?

– Да, да, вы плакали… Дуся наша, кто вас обидел? Скажите! – приставали мы…

Кис-Кис смутилась. Добрые голубые глаза ее подернулись слезами… Губы задрожали от бесхитростных слов преданных девочек.

– Спасибо, милочки. Я всегда была уверена в вашем расположении ко мне и очень, очень горжусь моими детками, – мягко заговорила она, – но успокойтесь, меня никто не обижал…

– А зачем же вы давеча плакали в коридоре, когда разговаривали с Maman? Я все видела! – смело вырвалось у Бельской.

– Ах ты всезнайка! – сквозь слезы улыбнулась фрейлейн. – Ну, если видела, придется сознаться; я, как мне ни грустно, а должна буду расстаться с вами, дети…

– Расстаться? – ахнул весь класс в один голос. – Расстаться навсегда! За что? Разве мы обидели вас, дуся? За что вы бросаете нас? – раздавались здесь и там печальные возгласы седьмушек.

Потерять горячо любимую фрейлейн нам казалось чудовищным. Многие из нас уже плакали, прижавшись к плечу подруг, а более сильные духом осаждали кафедру.

– Но, Frä ulein-дуся, – говорила Нина, встав за стулом нашей любимицы, – зачем же вы уйдете? Разве мы огорчили вас?

Глаза Булочки уже начали разгораться.