Ирина Карнаухова: Наши собственные

Костик удобно прислонился плечами к толстой ветви, и стал внимательно наблюдать за дорогой.

Начался хлопотливый день.

В кухне Анна Матвеевна и девочки, наскоро помывшись, стали упаковывать вещи в мешки. На керосинке варилась манная каша на сгущенном молоке. Муся мешала кашу большой деревянной ложкой, с трудом удерживаясь, чтобы не облизать ее.

Пинька — дежурный — добросовестно таскал воду из колодца. Хорри выносил из чемоданной пальтишки и курточки, в первый раз за много дней напевая песенку. Юра и Таня в столовой подсчитывали расход муки и готовые хлебы. А где был Леша после вчерашнего происшествия, я не знаю и не хочу знать.

Ничто не предвещало несчастья: солнце сияло, стрекозы беззаботно перепархивали с цветка на цветок; птицы, обыкновенные лесные птицы, занимались своими птичьими делами.

И не было в ближнем лесу вещего щура, который предупредил бы о беде.

Не перестал дятел стучать своим молоточком, увидя осторожно приближающихся людей, услышав конский топот, не застрекотала отчаянным стрекотом сорока, не заверещала белка, но Костик-пастушок все-таки заметил врагов в зелено-серых шинелях, с автоматами в руках, быстро приближающихся к здравнице.

И он не распластался на замаскированной площадке, а встал во весь рост и закричал во весь голос, подавая знак друзьям:

— Скорей! Враги! Раке…

Он не докончил. Но его голос услышали все. Он прокатился через сад, он распахнул двери…

Оборвалась песенка Хорри; Таня и Юра замерли у стола. Муся перестала мешать кашу, и Пинька застыл у колодца. Анна Матвеевна выбежала из дому. И в наступившей тишине они услышали еще не знакомый им, но сразу понятный звук автомата.

Ломая сучья и оставляя в пушистой хвое тонкие нити льняных волос, рухнул с вышки вниз, раскинув маленькие мозолистые руки, Костик-пастушонок, Костик-друг, Костик-солдат.

Анна Матвеевна, словно слепая, шатаясь, сошла с крыльца, прошла по обсаженной ноготками дорожке и опустилась на колени перед мальчиком. Сухонькой старой рукой она прикрыла голубые детские глаза.

Фашистский офицер соскочил с коня, бросил поводья солдату, ногой распахнул калитку. Проходя мимо Анны Матвеевны, он брезгливо отодвинул ее стеком. И сейчас же два солдата оторвали старушку от Костика, грубо толкнули ее в дом и щелкнули замком.

Уже час, как фашисты хозяйничали в доме. Как только офицер переступил порог столовой, он одним коротким и резким словом «Sitzen!» пригвоздил к месту Таню и Юру, а сам неторопливым шагом, позвякивая шпорами и заложив руки за спину, прошел по остальным комнатам. Обе входные двери были заперты — из дому нельзя было ни выйти, ни войти в него.

Офицер как будто бы не заметил Пиньку и Катю: как мимо пустого места, прошел мимо Василия Игнатьевича, по дороге перелистал две — три книжки, лежавшие на столе, задел локтем встретившуюся ему в коридоре Мусю и тем же неторопливым хозяйским шагом, шагом победителя и собственника, вернулся в столовую. И тут, когда он заметил на буфете и на столе круглые, румяные хлебы, — все мгновенно изменилось.

Прищурившись, он небрежно хлопал стеком по драгоценным буханкам, видимо считая их про себя.

— Ого! Двенадцать! Порядочно, — сказал он по-русски, с чуть заметным акцентом.

На лице его появилась деланная улыбка, но глаза глядели так колюче и зло, что у Анны Матвеевны сжалось сердце.

— Какой это хлеб? — спросил он резко.

— Ржаной, — ответила Анна Матвеевна.

Офицер так хлестнул стеком по буханке, что на румяной корке лег глубокий шрам.

— Я шуток не люблю, — сказал он отрывисто, — и вы почему-то много хлеба кушаете. Sehr viel! Можно накормить один целый отряд. Ну? Кому вы хлеб запекали?

— Себе, — сказала Анна Матвеевна, заложив зябнущие руки под передник, себе, — повторила она, силясь сосредоточиться и отогнать от себя видение мертвого лица Костика, — себе.

— Ах так! So!

Несколько слов отрывистой команды — и в доме начался разгром. Рывком открывались шкафы, вываливались на пол книги, немудреный детский гардероб. Из открытого буфета смахивалась на пол посуда; в спальне солдаты спокойно и деловито вспарывали подушки, протыкали штыками белые покрывала, новые простыни, матрацы. Перья носились в воздухе; под ногами у солдат хрустели черепки, с треском срывались переплеты с книг и альбомов.

Наверху, во врачебной комнате, летели на пол склянки с лекарствами, разбивалась драгоценная аппаратура, вынимались и прятались в солдатские ранцы новенькие хирургические инструменты. И всюду солдаты выстукивали стены, пол, потолки — искали какие-то тайники.