Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство

— Никак не относятся, потому что у меня его нет, — мужественно призналась Целестина.

— Шутишь! Как это — нет?

— Очень просто. Никому мало-мальски интересному я не приглянулась.

— Потрясающе! У тебя хватает смелости быть одной!

— Просто я никому не нужна. — Цеся печально усмехнулась.

— Да ведь ты очень красивая! — воскликнула Данка, непроизвольно перенимая роль утешительницы.

— Какое там, — сказала Цеся еще печальнее.

— Хорошенькая!

— Это ты хорошенькая… — Цеся с завистью поглядела на Данусю.

— Ненавижу свою физиономию, — угрюмо призналась Данка.

— Ты что, с ума сошла?! — изумилась Цеся. — Подойди к зеркалу, посмотри, какое у тебя выразительное лицо, а у меня что? Розовая картофелина. Телятина.

— Да нет, это как раз у тебя выразительное лицо! — из вежливости упорствовала Данка.

— Ничего подобного! У тебя!

— Нет, не у меня! У тебя!

— А я говорю, что у тебя, и не спорь!

— О господи! — простонала вдруг Данка.

Девочки отвернулись от зеркала и, поглядев друг на дружку, бешено расхохотались.

— Приятно такое слушать, а?

— Тщеславные идиотки.

— Нам только об этом и тверди — какие мы хорошенькие.

— Мальчишкам нравятся хорошенькие.

— Вот именно. Ты читала в «Филиппинке»? Девочки больше всего ценят в мальчиках ум и чувство юмора.

— А мальчики?

— Ты еще спрашиваешь! Конечно, им нужно, чтоб была смазливая и умела вкусно готовить.

— Не может быть.

— Представь себе!

— Вот дураки.

— Не дождется он, чтобы я ему готовила и стирала носки.

— Это еще кто же?

— Хотя бы Павел. Этот человек меня раздражает. Вчера устроил ужасную сцену ревности, а сегодня написал для меня сонет.

— Шутишь.

— Нисколько. Настоящий сонет, по всем правилам. Я была в восторге, пока мама не сказала, что все от начала до конца содрано у Шекспира.

— Наверно, у него самого не получалось, — великодушно сказала Цеся.

— Похоже на то, — пискнула Данка.

И девочки, переглянувшись, в приступе смеха повалились на диван. Смеялись до полного изнеможения.

— С завтрашнего дня, — проговорила наконец Цеся, отсмеявшись и вытирая слезы, — с завтрашнего дня будем заниматься вместе, хорошо?

— Ладно. Ты молоток.

— Я тебе помогу: по математике и вообще по всем предметам. В конце концов, невелика наука.

— Да уж наверно. Если какая-то там Ковальчук может получать четверки и пятерки…

— Вот именно. Будешь приходить каждый день, ладно?

— Ну… не знаю, что скажет Павел…

— Как хочешь, — уже суше произнесла Цеся и переменила тему.

Жачек был так напуган, что высунул нос из кухни, только когда услышал, как за Данкой захлопнулась входная дверь.

— В Телятинку при посторонних вселяется дьявол, — заявил он.

— Оставь ее, — попыталась умиротворить его тетя Веся. — Ей ужасно хотелось, чтобы подружке все понравилось.

— Так стараться ради какой-то бледной немочи?! — вспылил Жачек.

Именно в эту минуту в комнату вошла Цеся.

— Бледной немочи! — крикнула она. — Данка красотка! А ты, папа, без очков уже вообще ничего не видишь!

— Без очков я только увидел, что у нее постоянно приоткрыт рот, — огрызнулся уязвленный Жачек. — Потому и позволил себе тонкий намек насчет миндалин. А вообще, можете считать меня самонадеянным глупцом, но больше всего мне нравятся собственные дети. — Он с восхищением поглядел на Целестину. — Просто кровь с молоком: мордашка красная, глазки блестят, здоровая, упитанная, аж лоснится. Разве сравнишь с этой подружкой твоей… да она же, с позволения сказать, ни рыба ни мясо.

«Упитанная»! «Мордашка красная»! Знал бы Жачек, как больно задел свою младшую дочь, он бы, наверно, предпочел помалкивать целую неделю.

Совершенно неожиданно выпал снег. В этом, правда, не было ничего противоестественного — на дворе стояла зима. Но декабрь в том году больше смахивал на дождливый ноябрь, и никто из жителей Познани даже не мечтал, что на рождество выпадет снег. И тем не менее перед самыми праздниками первые утренние прохожие с изумлением увидели мир преображенным, идиллически тихим, сверкающим невинной белизной.

Ежи Гайдук стоял у открытого окна и жадно вдыхал пахнущий снегом воздух. Улица Сенкевича была еще пуста, кое-какое движение началось только в продовольственном магазине на первом этаже. Было холодно, но на такие мелочи Ежи Гайдук не обращал внимания. Он стоял в пижаме у окна и смотрел поверх крыш домов на макушку желтой башенки, освещенную слабым светом уличного люминесцентного фонаря. Ничего больше увидеть он бы не смог, даже наполовину высунувшись наружу. И все-таки вот уже три месяца по утрам, едва открыв глаза, подходил к окну и смотрел в сторону дома, где жила Целестина.