Додо Вадачкориа - Вишнёвое дерево при свете луны

— Значит, — задумалась учительница, — всё это ты видела своими глазами? И написала сама… Кто же научил тебя так писать?

— Никто… я сама… — улыбнулась я, но улыбка была какой-то горькой.

Ученики вздохнули, и кто-то вдруг засмеялся вслух.

— Чему вы смеётесь? — сказала учительница и поправила на столе пачку тетрадей, как колоду карт.

«Ага, значит, не такая я уж глупая. В городе, оказывается, есть и поглупее меня», — подумала я и тоже громко рассмеялась.

Я почему-то взглянула, на белобрысую девчонку. Она не смеялась и даже не улыбалась. Она стояла чуть смущённая.

Учительница повернулась ко мне с улыбкой, но я отвернулась и пошла к своей парте. «Пусть знают наших, деревенских», — подумала я и в тот день больше не улыбалась. И из школы ушла одна. Кроме Марики, мне никто не нужен был, только с ней я могла говорить; так мне было одиноко.

«Разве трудно?.. Прикажи себе и иди по подъёму, к твоей деревне приведёт эта дорога!» — подумала я.

На улице было много народу. Я остановилась на углу улицы Лермонтова. Прогрохотала грузовая машина. Кто знает, может быть, через мою деревню прошла… Только я собралась перейти дорогу, как перед моим носом кучер с трудом остановил двух лошадей.

— Э-э, горожанка! Ты что, ослепла?! — крикнул он грубым голосом.

Я громко засмеялась, прохожие оглянулись, пришлось замолчать… По лестнице поднималась очень медленно. Я понимала, что надо взять себя в руки, иначе доведётся услышать слово «глупая».

«А вообще, подумал же этот кучер, что я горожанка! И то дело».

По лестнице взбегал средний брат Тинико Лева́н.

— Я к тебе шёл, — сказал он мне, обнял за плечи, и мы весело поднялись по лестнице.

В комнате стоял запах вкусного обеда. Все уже сидели за столом. Домашние меня встретили так, будто мы не виделись не несколько часов, а года два.

Тётя Саша оставила мне место рядом с собой.

— Понравилась тебе новая школа? — спросила тётя Анета.

Я пожала плечами и улыбнулась.

— Привыкнешь, дорогая, не бойся. — В зелёных глазах тёти Саши светилась доброта. Она обняла меня, поцеловала в голову и потом налила суп.

Все ели, а я думала о своём.

Мтацминда возвышалась над городом. За Мтацминдой, в моей деревне, сейчас, наверное, солнце уже заходит и последними лучами озаряет белоснежные горы и долины. Марика учит уроки…

Кусок застрял у меня в горле.

— Ешь, милая, чего ты ждёшь? — сказал дядя Гоги́та.

Я опустила голову и глотала неразжёванные куски вместе со слезами.

— Придёт весна, и мы будем гулять по Мтацминде. Ты была на Мтацминде? Да? — сказал опять дядя Гогита.

— Нет, — ответила я очень тихо, не поднимая головы; я чувствовала, что за мной наблюдает папа, и мне не хотелось, чтобы он видел меня такой грустной.

— Ты знаешь, кто провёл эту железную дорогу на гору?

— Откуда она может знать? — засмеялся Котэ. — Не то что десятилетняя девочка, многие взрослые не знают.

— Бельгийцы, — сказала я и посмотрела на Котэ. Наверное, у меня в глазах был упрёк.

Котэ улыбнулся мне с любовью. Я почувствовала, что он гордится мной.

«А я, я ещё больше тобой горжусь», — подумала я и посмотрела на его высокий, пересечённый голубой жилкой лоб.

— Молодец! — сказал дядя Гогита. — Как же теперь можно не взять её, чтобы она посмотрела фуникулёр!

— И зимой ходят? — спросила я.

— Да, ходят.

«На Удзо зимой трудно подниматься, снег там глубокий. Зимой я добиралась только до дома деда Тома, а дальше — нет», — думала я.

Мне показалось, что я сижу на санях и мчусь вниз по спуску, до поворота возле клуба. Дети кричат, а собаки провожают лаем…

Мама и тётя Анета о чём-то говорили между собой. В печке потрескивали дрова. Ветер дул и гнал безжизненные листья по тротуарам!

Через несколько дней я так соскучилась по нашему деревенскому дому и по своей деревенской школе, что запросилась обратно.

— Или тебе не понравилось наше городское училище? — спросила тётя.

— Знания везде одинаковые, а учителя и друзья… разные… — ответила я.

Тётя, раздумывая над моим ответом, покачала головой, как бы не понимая, что я имею в виду, и правильно сделала, что не поняла: только одна я знала, как много значат для меня эти слова.

Печка распространяла по комнате ласковое тепло и горьковато-сладковатый, как миндаль, запах дров. От голубоватого цвета сумерек в комнате было уютно. Потрескивала печь. На потолке играли три световых зайчика, они то как будто бы танцевали, то замирали, словно от необъяснимого счастья, которое можно испытать только в детстве.