Юлия Яковлева - Краденый город

Стало ясно, почему тетя Вера пришла из госпиталя домой застегнутая по самый подбородок. Любой прохожий на ночной улице, завидев ее, завизжал или упал бы в обморок. Даже милиционер, наверно, упал бы.

Но Таня не упала.

– Ложись, Шурка. Нечего смотреть, – сказала она.

А позже, глядя на спящую тетю Веру, пробормотала:

– Не может быть так плохо. У нас же самая сильная в мире армия. Наверно, это кровь пленных фашистов. Они проиграли. Наши перевязали им раны. Вот и все, – и сглотнула.

Одеяло не впускало в окно лунный свет. Шурка лежал, глядя широко раскрытыми глазами вверх. Он пытался расслышать в темноте дыхание – Танино, Бобкино, тети-Верино, Бублика.

– Танька, ты спишь? – позвал он в темноту.

Но услышал только стук своего сердца. Ему казалось, что он лежит на дне бутылки с чернилами.

Железистый запах стоял в комнате и напоминал о том, чего не увидеть глазами.

Шурка зажал нос. Не помогло.

Пятна крови на тетином халате. Кровь была самой настоящей. Оттого что падали бомбы, летели снаряды, взрывались мины. И пули попадали в людей.

Что сказала та женщина с бровями? Самолеты немецкие были у самого города. Они стреляли и кидали бомбы. И никто их не остановил. Где они сейчас? Может, они в эту самую минуту летят над городом и примериваются, куда сбросить бомбы? На их дом, например.

Он вспомнил давнишние пирожки с мясом. Горький комок рванулся из желудка вверх. Шурка задержал дыхание. Желудок унялся. Ерунда, ерунда, не может быть так плохо, правильно сказала Таня.

Но сейчас Таня спала. А он – нет.

Неужели он трус? Нет! Скоро он будет уже далеко. Скоро сразится с немцами. Сразится – и будет ранен. А если тяжело? Если ему вообще оторвет бомбой ноги? Повязки. И пятна крови. Раны. Ранен…

Шурка перевернулся на другой бок.

…Или убит.

Он вскочил. Так темно, что не различить верх и низ, право и лево. Тяжело дыша, он метнулся к окну. Нащупал одеяло, отогнул край. Луна тотчас просунула в щель свой бледный палец, потрогала Шуркины коленки.

Шурка тихо сел. Постепенно дыхание успокоилось, а ноги снова стали теплыми и мягкими, сам он – зыбким, текучим, а темнота – совсем не страшной.

Лунный палец задумчиво трогал вазу на картине за круглый бок. Трогал-трогал – и сдвинул. Дрогнули поникшие маки. Тень мелькнула из-под Шуркиных ресниц и оказалась плюшевой лапой. Лапа высунулась из-за вазы, слепо ощупала пространство перед собой и втянулась обратно. Мишка выставил мордочку, отодвинул лапой свисавшие головки маков. Осмотрел комнату своими разными глазами. Прислушался.

– Ненавижу детей. Мерзкая девчонка.

Мерзкая девчонка дышала ровно. Шурка сидел обмерев.

– Мерзкий мальчишка.

Похоже, путешествие мишки было неудачным.

– Вы все мерзкие! – припечатал он.

Мишкины ноздри внимательно втянули воздух. Все спят, и спят крепко – убедился мишка, успокоился. Перекинул толстенькую лапу через край картины, потом вторую. Повис, держась передними лапами, потом разжал лапы, мягко шлепнулся, откатился. Залез к Бобке под спящую руку, вытянулся и затих.

Шурка вытаращил в темноту проснувшиеся глаза. Но темное тельце под белеющей Бобкиной рукой было неподвижным, как ему и полагалось.

Шурка даже доску перевернул. Как будто была хоть малюсенькая вероятность, что он просто не заметил, проглядел в темноте, а к счастью, все там на месте – и фонарик, и бутылка, и спички, и «железяки». Даже ладонью потрогал. Ничего там не было. В тайнике, о котором знали только они с Витькой, было пусто.

Ни о каком побеге на фронт теперь не могло быть и речи. Витька сбежал один. Прихватив все из их общего тайника.

Шурка медленно разогнул колени. У него першило в горле.

«Да что это, – ужаснулся. – Неужели я рад?»

Он быстро себя убедил, что это не так. Огорчен – это да! Зол? Просто неимоверно! На худой конец, обижен и растерян… Но какой-то гаденький голосок, тот же, что шептал про тетю Веру, уже свистел ему в уши: точно-точно, рад-рад. И еще добавлял: трус.

Куда теперь податься, было непонятно.

Прохожие шли как ни в чем не бывало. И Шурка тоже старался шагать с ними в лад – как ни в чем не бывало. На ватных ногах. Мимо домов с полосатыми окнами, машин, трамваев, людей.

– Бам! Бабах!

Окна брызнули все разом. А асфальт подпрыгнул, толкнул Шурку сзади.

Бам! – подскочил на своей одной ножке торшер. Тоненьким песочком зашуршало по обоям.

Бам! – уже в отдалении. Или ближе? Ничего не понять!

Радио выговаривало что-то, а слов не разобрать.