Юрий Томин - Нынче все наоборот (Журнальный вариант)

— Мне с тобой нужно поговорить, — шепотом сказала мама. — Идем в комнату.

Снова стало тихо. За закрытой дверью, словно вдалеке, шелестел мамин голос. Папа молчал. Потом послышался его голос:

— Это не серьезно.

Мама в ответ опять зашелестела что-то быстро и настойчиво. Папа сказал:

— Ну, хорошо, давай ее сюда.

Мама вышла в коридор и, не заглядывая в кухню, позвала Галку.

Папа сидел на тахте, на нормальной тахте, но она казалось маленькой, почти кукольной по сравнению с папой. Мама села рядом с ним, сложила на коленях руки и сразу тоже стала маленькой, словно внезапно превратилась в девочку.

— Здравствуй, — сказал папа.

— Здравствуй, как прошел полет?

— Нормально. А как у тебя дела?

— Нормально.

Уголки папиных губ дрогнули, и лицо его сразу стало таким знакомым, домашним, таким папиным, что Галке захотелось броситься к нему, обнять, извиниться или сделать еще что-нибудь, отчего все станет по-прежнему. Так бы оно, возможно, и случилось. Но рядом сидела мама. Она смотрела на Галку трагическим взглядом. Она была сейчас совсем не такой, как папа. И перед ней почему-то извиняться не хотелось. Галка осталась на месте.

— Ну вот что, — сказал папа. — Часы мы вспоминать не будем. Мама мне все рассказала. Бывает и на старуху проруха, а ты у нас пока не совсем старая. Часы, конечно, жалко: с ними еще мой прадед по морям плавал. Прадеда они пережили, деда пережили, отца пережили, меня уж не переживут. Может, оно и к лучшему… Но вот мама мне сказала, что ты тут бунт устроила?

— Я бунт не устраивала.

— Ну вот, — папа обернулся к маме, — я же говорил.

— Галочка, — сказала мама, — вчера ты мне заявила, что отказываешься меня слушаться. Неужели ты будешь это отрицать?

— Я не отрицаю.

— Значит, это правда? — спросил папа.

— Правда.

— Ну, так это и называется бунт. А зачем тебе это нужно?

Галка промолчала.

— Чего ты требуешь? Ведь просто так никто не бунтует.

— Она сама не знает, что ей нужно, — сказала мама. — Она хочет, чтобы перед ней на цыпочках ходили.

— Это мы с тобой так думаем, — сказал папа, — а интересно, что она думает. Или, может, вообще все это чепуха и разговора не стоит, а, Галка?

Папа говорил спокойно и дружелюбно, как всегда. А Галке было не по себе. Не то, чтобы она чувствовала себя глупой, но умной тоже не чувствовала.

— Ну ладно, — сказал папа, — что было, то прошло.

— Но она отказывается делать уроки! — воскликнула мама.

— А это почему? — спросил папа. — Не хочешь нас слушаться — не слушайся, пожалуйста…

— Что ты говоришь! — мама от волнения даже привстала.

— А что, — сказал папа. — Даже интересно посмотреть, что из этого получится. Только не понимаю, при чем тут уроки. Уроки ведь от нас не зависят, они сами по себе, а, Галка?

Самое неприятное для Галки было в том, что папа не удивлялся. Он даже как будто соглашался с тем, что Галка может поступать, как ей вздумается. Только он хотел понять — зачем? И на этот вопрос нужно либо ответить, либо просто признаться, что все это глупость. Но признаваться в своих глупостях не так-то легко. Пожалуй, даже трудно. А иногда и вовсе невозможно.

— А мы так договорились, — сказала Галка. — И я не хочу быть обманщицей. Это нечестно.

— Вы договорились не делать уроки, никого не слушать и вообще вести себя так, как вам хочется? — спросил папа.

— Да.

— А с кем, если не секрет, ты договорилась?

— С Барышевым и Карасиком.

— Ну, тогда понятно, — сказал папа. — Если договорились — ничего не поделаешь. А как у них, получается?

Папа говорил серьезно. Так серьезно, как говорят люди, когда они изо всех сил сдерживаются, чтобы не рассмеяться. Галке это не нравилось. Выходило, будто они со Славиком и Юркой затеяли такую чепуху, на которую и сердиться не стоило. Если бы не мама, то Галке было бы совсем худо. Но мама вела себя так, как надо. Она вздыхала, покачивала головой, и в глазах ее было недоумение и даже страх.

— У них получается, и у меня получается, — сказала Галка.

— Но зачем вам это нужно? — не выдержала мама.

— А ты знаешь, это не всегда легко объяснить, — сказал папа, и в голосе его звучало сочувствие к нелегкой Галкиной доле. — Мы спрашиваем ее одну, а ей, оказывается, приходится отвечать за троих. Когда уговариваются трое, да еще на такое серьезное дело, да еще у них получается, — тут и отступать как-то неловко. Верно, Галка?

Галка промолчала. Не хватало еще поддакивать, если над тобой посмеиваются. Может быть, правда, и не посмеиваются, но уж лучше думать, что так оно и есть. Ведь по лицу папы угадать ничего невозможно. Но лучше думать про худшее. Тогда и жить легче. Тогда и вина меньше, а может быть, и нет ее вовсе.