Лидия Будогоская - Повести

— Нет! Раз бабушка позвала, надо ехать. Бабушка сильно расхворалась. Она старенькая, она может умереть. Она меня очень любит. И вдруг я ее не увижу!

— Ладно. Так, значит, идти за подводой на двоих? А вы стерегите вещи. Смотрите, ни шагу от вещей. Сидите и ждите.

И пошел. В гору лезет.

Ева уселась на чемодан толстяка и развязывает корзинку, чтобы выпустить Кривульку. Кривулька вырвалась из корзины как ошалелая, закружила на отмели вокруг Евы, все камни нюхает. И вдруг подбежала к берегу и яростно залаяла на реку. Ветер прибивает к отмели волны и грязную пену, прибивает льдины. Льдииы кромсают друг другу бока.

«Вот, — думает Ева, — набежит их много. Толкаться начнут. А потом, должно быть, спаяются боками понемногу — вот и будет сплошной лед. И вместо пароходов тройки с бубенчиками ринутся по Каме».

Уже прошло два дня, как Ева в пути. Сегодня как раз день, когда, по расчетам Евы, Женя, после бессонной ночи, посылает папе телеграмму: «Выезжай немедленно».

И папа садится в тарантас.

А Ева сидит тут на отмели и ни с места. Холодно! Ева встала, чтобы побегать и согреться. Нет, бегать нет сил. Дурнота и слабость от голода. Верно, она и мерзнет потому, что ничего не ела. У Кривульки бока опали ямками, выпирают ребра. Ева уселась, обмотала платком голову по самые глаза, руки сунула в рукава. А Кривулька набегалась и сама, ежась, залезла в корзинку.

Час прошел — толстяка нет. Ева в тревоге: где же толстяк с подводой! Ева сидит не двигаясь, окоченела в голове муть. Два часа прошло — толстяка все нет! Еве грезятся дымящиеся щи и ветчина с горошком. Пусть хоть вовсе толстяк не придет. Ева не двинется. Пусть сбегутся на берег жандармы, пусть кричат и бранятся, пусть тащат домой — Ева слова не вымолвит и пальцем не шевельнет. Ей все равно. Если не сцапают, все равно не доехать. От голода и стужи погибнут они с Кривулькой.

А толстяк примчался. В распахнутой шубе, красный и потный.

— Девочка бедная! Смерзла совсем. Но я не виноват: до самого стахеевского имения пришлось сгонять. Измучился… Никаких подвод. Но в имении сказали — придет катер. Вот сюда к мосткам причалит стахеевский катер и нас заберет. А в Елабуге почтовая станция, из Елабуги на почтовых поедем. Полчасика еще потерпеть.

— Потерпим, — стуча зубами, ответила Ева.

И верно, скоро пришел катер. Маленький, юркий, нос задран, а корма — наравне с волнами. И забрал всех.

В каюте, на носу катера, тепло.

Ева ожила. Хуже нет сидеть не двигаясь, когда каждый час дорог. А вот как двинулись в путь, сразу стало легче. На таком катере Ева готова катить хоть до самого Петербурга. Шум от мотора неистовый, но катер движется легко и быстро, веером раскидывая за собой волны и льдины.

В Елабугу прибыли в сумерки и сразу отправились на почтовую станцию. Через темные сени Ева вошла в комнату для проезжающих. Тетка в валенках, в сборчатой юбке и в платке поставила на стол горящую лампу. Стены в комнате тесовые, и вдоль стен стоят скамьи. В углу образа, и лампада теплится синеньким язычком. Тепло до духоты, как в бане.

Толстяк сбросил шубу, вытащил корзину. Поставил на стол, открыл и выкладывает сверток за свертком. Тетка притащила кипящий самовар. Ева чуть не взвыла от голода.

Когда тетка вышла в сени, Ева бросилась к ней, поймала в темноте за сборчатую юбку, деньги в руку сунула и зашептала:

— Пожалуйста, дайте мне чего-нибудь на ужин.

Тетка взяла деньги и закивала головой.

Ева вернулась в комнату. Толстяк уже разложил на столе ветчину, пирожки, холодные котлеты.

— Голубушка, разливайте чай. И кушайте все, что на столе, — говорит толстяк и от удовольствия потирает руки.

Ева села к самовару и от радости, что вот сейчас будет есть, строит в медный самовар рожи. Налила чай. И вдруг вспомнила о Кривульке. Подтащила корзинку, поставила корзинку на скамью рядом с собой, приоткрыла крышку. Крышка сразу отскочила. Это Кривулька вышибла крышку нетерпеливым носом.

— Ай! — закричал толстяк. — Что за зверь?

И поперхнулся бутербродом с ветчиной.

— Ваш багаж? — выговорил наконец с трудом, показывая на Кривульку.

И разразился хохотом.

Ева смутилась.

— Сознайтесь, девочка. Вы по дороге растеряли вещи? Где одеяло? Где подушка? Где хоть что-нибудь из вещей? Зверь в корзинке уцелел. А где же остальное?

И погрозил пальцем.

— Потеряла, — краснея до слез, шепотом солгала Ева и опустила глаза.

— Ну, ну, — подбодрил толстяк, — ничего. Бабушка не выпорет. Бабушка от радости, что внучка приехала, и не спросит, где вещи.