Александр Батров - Утренний Конь

Но клятву нельзя было нарушить. Мы любили море, а Сенька уводил нас куда-нибудь на лиман, на горячее соленое мелководье. Нам нравилось выходить на фелюге в море с рыбацкой артелью, а Сеньке не нравилось. Вскоре, на правах атамана, он завладел всеми нашими сокровищами. У Богдана он забрал перламутровую раковину, у Вануша модель фрегата, а у меня — старинную греческую монету с головой Геракла…

Он придумал игру: ходить задом наперед по улице или, того хуже, говорить «по-английски»… Английского языка никто из нас не знал, не знал и сам Сенька, но мы все должны были целый день произносить дурацкую галиматью: «Коктру моктру шарлы тырлы…» В горле от подобной тарабарщины першило. Но тот, кто отказывался от игры, получал десять щелчков по носу. Нос у меня всегда был пунцовый.

Как только Сенька замечал недовольство на наших лицах, он тут же грозил:

— Хотите маму-папу похоронить?..

Нет, мы не хотели хоронить наших родителей. Правда, Богдану было несколько легче. Он рос сиротой. Двадцать пять процентов клятвы не имели к нему никакого отношения.

Назначенный Сенькой ординарцем особых поручений, он весь день бегал туда-сюда, по делу и без дела. Нам не раз хотелось двинуть по уху нашего атамана: так и чесались руки. К тому же мы вдруг потеряли интерес к золотой шашке…

Теперь нас звало море. В наших сердцах поселились парусные суда, огромные барки, берущие в Одессе соль для далеких заморских гаваней. В своих мечтах мы видели себя лихими моряками, взбирающимися на мачту во время шторма…

А Сеньке нравилось нас мучить. Он приказал Ванушу бросить в окно гарпунера черную кошку. Но старый моряк схватил Вануша вместе с кошкой и тряс, тряс, как трясут фруктовое дерево в сентябре.

Тогда Богдан произнес с угрозой:

— У меня нет папы и мамы. Мне некого хоронить… Зальется наш атаман юшкой…

— А ходить вниз головой и не видеть солнца? — напомнил я.

Богдан задумался и мрачно пошутил:

— Ходят же циркачи вниз головой. А не видеть солнца? Живут же слепые…

— А жрать землю? — в свою очередь спросил Вануш.

На это Богдан не мог решиться…

Клятва есть клятва. Даже в двенадцать лет трудно нарушить ее.

Стояло лето двадцать третьего года. Было оно удачливо для рыбаков. Бархатное олово штилей и щедрые дожди сменяли друг друга. Веселой янтарной силой наливались за городом хлеба. Хватало работы и морякам. В порт что ни день приходили океанские корабли.

Как-то раз я, Вануш и Сенька решили пойти в городской сад кататься на карусели. Но когда мы вышли из дома, ветер дохнул на нас ароматом лимонных рощ и заставил остановиться.

— Грузят в порту лимоны, пойдем поглядим, — предложил Богдан.

— Что ж, пошли, — согласился на этот раз и Сенька.

Лимоны выгружали из трюма старого, потрепанного штормами «итальянца». Под рокот лебедки вдоль причала Практической гавани поднимались баррикады фруктовых ящиков. Неожиданно один из ящиков выскользнул из стальных строп и разбился на палубе. Несколько лимонов скатились за борт «итальянца». Вытащить из воды лимоны для меня было делом одной минуты.

— Клади их ко мне в карман! — приказал Сенька.

— А мы что, разве не люди? — спросил Вануш, с неприязнью глядя на атамана.

— Клади и не разговаривай!

— А по какому праву ты все забираешь? — спросил Богдан. Его подвижное лицо с толстыми добрыми губами стало суровым. Он укоряюще покачал головой, взял лимоны из моих рук и швырнул назад в море.

Сенькино лицо вспыхнуло.

А мы стояли и молчали. В черных глазах Богдана отражалось небо. В серых глазах Вануша отражалось море. Я не знаю, что отражалось в моих глазах, но на Сеньку я глядел вызывающе. Еще миг, и я, наверное, позабыл бы о клятве…

После случая с лимонами Сенька как-то присмирел, дня два сидел дома с Федоровной и слушал ее настырные жалобы на соседей.

— И весь день, и всю ночь только и слышишь: гыр-гыр и шу-шу… Осы… Цыганское племя… Не водись с ними. Заведут тебя куда-нибудь в катакомбу… Там удавят…

— Меня?..

— Раз плюнуть. Ты вот дядьке скажи, что они тебя удавить собираются. Тогда, может быть, согласится съехать с этого переулка…

— А зачем? Я здесь атаман…

— Яблочко от яблони недалеко падает! — со злостью произнесла старуха.

Сенька сошел во двор в лихо надвинутой на самый затылок тюбетейке.

Он снова заставил нас шагать по улицам задом наперед и говорить «по-английски».

А гроза над ним собиралась. Но первыми, к нашему стыду, восстали не мы, а внучка Анастаса, веселая маленькая Катица.