Лариса Порхун - Щенок

Налюбовавшись вдоволь на тщательно упакованный заботливыми мамиными руками чемодан, Алька откинулась на подушку и начала думать о том, что её ждёт в лагере. Но это не очень-то получалось, хотя бы потому, что опыта пребывания в таком месте, да ещё и расположенном в придачу, не тут же за их маленьким, провинциальным, южно-захолустным городком, а на самом берегу Чёрного моря, у неё до сих пор не было. Мысли путались, лихорадочно наскакивали одна на другую, изредка, на доли секунды группировались, чтобы тотчас же снова отскочить и разбежаться по сторонам, кардинально меняя направление. К тому же сосредоточиться мешало то Галкино протяжное сопение, иногда перемежающееся лёгким стоном или невнятным бормотанием, то тоскливым предчувствием нового оглушающе-невыносимого боя часов. Самой Альке поведение её мыслей напоминало хаотично-радостные метания собаки Дайны, которая сегодня днём восторженно носилась от Альки к Галке и обратно, а от них судорожно бросалась к своим четверым новорождённым кутятам, и сожаление, с которым она оставляла девочек, повинуясь материнскому инстинкту и чувству долга, на мгновение проступало на её длинной умной мордочке, безошибочно определяемом Алькой по тому, как вдруг навостряла Дайна уши, и какими скорбными и печальными делались в этот момент её крупные, оливково-блестящие глаза. Здесь Алькины мысли потекли стройно, плавно и совсем в другом направлении. Думать о щенках было легко и приятно. Они с Галкой доставали их из старой, деревянной будки одного за другим, внимательно осматривали поскуливающие, шерстяные валики, и когда Галка с видом умудрённого многолетним опытом ветеринара, небрежно глядя на исполненные природой в пастельных тонах пятнистые, нежные пузики, называла пол кутёнка, под присмотром беспокойно снующей тут же матери, тыкающейся влажным хлопочущим носом, то в руки девочек, то в собственных детей, осторожно возвращали щенков на место. Когда Алька держала в руках этот упитанный тёплый комочек, ей хотелось плакать от переполняющей её любви и умиления.

Выходящий из сарая дядя Коля, наблюдая за сидящими на корточках возле будки девчонками, усмехнувшись, бросил через плечо: «Вот вернёшься из лагеря, Алиска, и возьмёшь себе одного, если мамка разрешит, конешно… Будет как раз ко времени, а сейчас уйдите оттуда… Слышь, Галка, разве не видишь, как матерь трясётся ихняя, того и гляди окочурится, чего тогда с ими делать?!» Не помня себя от радости, Алька помчалась к маме и, найдя её в летней кухне, где она сидела вместе с Галкиной матерью, едва переведя дух, сбивчиво, волнуясь и перебивая саму себя, рассказала о том, какие чудесные щеночки родились у собаки Дайны, и как бы ей хотелось взять одного, самого малипусенького и толстенького, с чёрной полосой на спинке, нежно-розовым пузиком в коричневых веснушках и рыжими боками. Мать натянуто улыбнулась и выразительно посмотрела на дочку. Альке хорошо был известен этот взгляд. Более того, она могла бы прямо сейчас, не сходя с места перевести его, так сказать, в вербальный формат. Означал он буквально следующее: «Какого чёрта ты устраиваешь в чужом доме, при посторонних людях этот спектакль, основное действие которого снова разворачивается вокруг этой осточертевшей собачьей темы? Ты что специально это делаешь, пользуясь тем, что мы не у себя дома? Можешь даже не надеяться на то, что тебе сойдёт с рук эта манипуляция. Если бы ты меньше думала о щенках, а больше, например, об учёбе, у тебя не стояла бы за год позорная тройка по математике». Но вместо этого мать, продолжая неестественно улыбаться, в совершенно не свойственной ей фальшиво-ласковой манере, вкрадчиво произнесла:

– Алисонька, милая, – Альку стало подташнивать. Это случалось с ней, когда ей что-то очень сильно не нравилось, и она это что-то активно не принимала. То есть почти всегда. Наиболее остро эта физиологическая особенность проявлялась, когда Алька сталкивалась с нечестностью, притворством и увиливанием. Например, матери в жизни не прийдёт в голову в обычной ситуации обращаться к дочери подобным образом. Мама у неё вообще не очень-то ласковая, хотя добрая и любящая. А ещё она честная и открытая, Алька это знает абсолютно точно, и потому ей особенно неприятна эта приторно-демонстративная показуха, рассчитанная больше для посторонних ушей. К тому же Алька терпеть не может своего полного имени – Алиса, особенно, после того, как двоечник Костюченко в прошлом году при виде её тут же начинал противно-визгливым голосом декламировать перелицованный им стишок из детского мультика: «Жила на свете крыса по имени Алиса». Слава богу, что противный одноклассник, как и тот учебный год, остались в прошлом. Год просто закончился и Костюченко тоже. Его перевели в спортивный класс, чтобы он не портил успеваемость, а играл себе в свой дурацкий футбол и молчал в тряпочку.

Читать дальше