Валерий Николаев - Озябший ангел

Брови начальника милиции приподнялись.

– Он был ещё жив?

– Жив. Вот тут-то мы и поговорили с ним: сначала накричали друг на друга, потом немного помирились. Гюнтер, так его звали, стал уставать. Он сказал, что я похож на Гавроша. И когда он увидел мой рваный ботинок, предложил поменяться с ним. Я согласился. А потом он умер, и я закопал его в той самой воронке. Вот и всё про мои сапоги.

– Ты понимаешь по-немецки?

– Да там и так всё понятно было. Сначала он глаза таращил, орал и плевался. Потом кричал про своего Гитлера и Ленинград. Ну и жесты, имена.

– А у тех немцев форма одинаковая была? – спросил Набатов.

– Нет, немного разная. У Гюнтера покрасивей была. И ещё крестик здесь, – Вовка ткнул себя пальцем в грудь.

– Что? Какой такой крестик?

– Ну, железный такой, награда. Я его не очень-то и рассмотрел.

– А где он сейчас?

– Там, вместе с ним, только уже не на груди. Когда мы ругались с Гюнтером, я сорвал с него этот крестик и бросил в грязь, на самое дно воронки. Говорю, там ему и место.

– Вот как? А ты, случайно, не догадался изъять их документы? – спросил майор.

– Вытащил, а как же, – сказал Вовка. – Документы рыжего я сунул в подсумок с магазинами и вместе с оружием отдал его матросу.

– Фамилию матроса ты, конечно, не помнишь?

– Почему? Помню. Его фамилия Силкин, а старшины – Краско.

– Завидная память. Молодец, – похвалил мальчика Набатов. – А документы второго фашиста…

– У меня дома лежат, – буднично сообщил Вовка.

– Дома?

Глаза начальника отделения расширились.

– Ага, – кивнул паренёк. – Я взял их у немца вместе с письмом, которое он не успел отправить.

– Кому? – всё более удивляясь странностям поведения мальчика, спросил майор.

– Известно кому: своей семье – жене и дочке.

– Зачем?!

– Это его последняя просьба, – пояснил Вовка. – Я пообещал ему дописать в письме, как всё было и где он похоронен. А после войны, если жив буду, отправлю это письмо ему на родину.

– Володька, скажи мне честно, откуда ты такой взялся?

– Из Тубышек я.

– Из Тубышек? – переспросил начальник милиции. Лицо его стало багроветь, и вдруг он захохотал. – Из Тубышек! Это ж надо. Ха-ха-ха.

– Да, из Тубышек, – подтвердил Вовка. – Это деревня такая, от Могилева недалеко.

– Ну, ты парень даёшь! Хотел бы, и я так бесшабашно пожить хоть недельку. Чтобы ни в чём своей душе не перечить. Но, увы, увы. Так, выходит, ты из Белоруссии?

– Да, я белорус.

– А говоришь как русский.

– Учительница научила. И книжки русские читал. Много.

– Славно. А тётка-то твоя что-нибудь знает обо всём этом?

– А зачем ей, женщине, знать такое? Только зря волноваться станет. Ведь правда? – обратился он за поддержкой к Набатову.

– Тут ты прав. У неё и своих проблем в избытке, – согласился майор. – А документы и то письмо ты сейчас должен мне принести.

– Принесу, конечно. А письмо вернёте? Я обещал…

– Хорошо. И я тебе обещаю: снимем копию и верну. Только о письме больше никому ни звука. Ты даже не представляешь, насколько сегодня опасно для семьи хранить в доме подобные бумаги. Ты понял? Никому ни единого слова. Договорились?

– Договорились.

– А место, где ты похоронил своего личного врага, сможешь найти?

– Конечно, – уверенно ответил мальчик. – А вы что… хотите его выкопать? Зачем?

– Ох, и неудобный же ты человек, Вовка! – покачал головой Набатов. – Такие вопросы у нас не обсуждаются. У тебя своя голова на плечах, скоро и сам все поймёшь.

– Юрий Иванович, а вы можете обменять мне на милицейском складе эти сапоги на русские? Они ещё совсем как новые.

– Могу, – с едва заметной усмешкой ответил начальник милиции.

– Вам нужна одежда Гюнтера? – тут же спросил Вовка.

– Тьфу ты. Вот болтун! – с весёлой досадой воскликнул Набатов. – Ты что же это, хочешь, чтобы я с тобой все существующие инструкции нарушил?

– Нет, что вы? Мне просто показалось, что я вам сейчас нужен.

– Ты? – Конечно, нужен. Ну ладно, отвечу. Только гляди у меня! – майор погрозил Вовке пальцем. – Одежды у нас хватает. Нужны документы немца, его награды и что-нибудь из личных вещей. А что, его сапоги тебе уже надоели?

– Сапоги-то крепкие. И на ноге нормально сидят, – с сожалением сказал мальчик. – Только он стал сниться мне. Вернее, не сам Гюнтер, а его глаза: лютые, лютые. От них аж душа холодеет. Такими глазами он смотрел на меня, когда с его головы каска свалилась.

– А что, немец видел, как ты в него выстрелил? – поинтересовался Набатов.