Екатерина Абдуллова - Вовка Ясный Сокол

Я стоял у дверей магазина, смеялся и азартно кричал в трубку. А кругом народ! Все косятся на меня, стороной обходят, разве что пальцем у виска не крутят.

В общем, запомнил я список. Дядя Коля сказал, что так можно хоть сто предметов запомнить, хоть тысячу, а на прощанье пообещал скоро в гости быть.

Я всё купил, принес и попросил маму:

– А отправь меня ещё в магазин!

– Опять забыл что-то?

– Не, просто понравилось.

Мама проверила купленное, удивилась и сказала, что на сегодня с покупками закончено и пора мне делать уроки.

Я побрел в комнату и уселся за стол. Уроки учить не хотелось, а хотелось ещё потренироваться в запоминании списков. Очень уж увлекательно и похоже на крутой фокус. Я огляделся вокруг. Чего бы ещё запомнить? Кровать, шкаф, карта, машина, лего… Нет, не то. Свою комнату я итак наизусть знаю: ночью с закрытыми глазами что угодно здесь найду.

Я нехотя открыл учебник по окружающему миру и пролистал до страницы со следующим уроком.

– Что день грядущий нам готовит?

День грядущий подготовил целую страницу картинок с продуктами. Я с восторгом уставился на них. Вот оно! И в магазин ходить не надо!

Я запомнил все продукты по порядку, потом отдельно продукты растительного происхождения и животного – так требовалось в задании, и довольный собой, взялся за уроки.

На следующий день в школу я шёл с опаской. На носу были зимние каникулы, и Павел Григорьевич, наш физрук, грозился сдачей подтягивания. А для меня турник – сплошное мучение и позор. Вот всё я умел: и бегать, и прыгать, – а подтягиваться – нет.

Опасения мои оказались не напрасны. После разминки Павел Григорьевич объявил:

– Сегодня сдаём подтягивание. Мальчики – на высокой перекладине, девочки – на низкой.

Мы подошли к турнику, к этой ненавистной железяке, до которой даже на цыпочках не достать, только со стула. На пятерку надо было подтянуться аж четыре раза. Я вытирал вспотевшие ладони о штаны и с тоской следил, как одноклассники ловко вверх себя тягают не только по четыре, но и по пять раз, а Лёнька Горохов так и вовсе шесть. Вот хвастун!

Лёнька спрыгнул и толкнул меня в плечо:

– Что Вовка, опять веселить всех будешь?

Я нахмурился и промолчал. Это им веселье, а мне расстройство одно.

С каждой минутой в груди всё туже сжимался горячий ком. Мой позор приближался. Вот уже и неповоротливый Женька подтянулся три раза, и тощий Гришка. Остались только мы с толстяком Толиком.

Мальчишки столпились тут же, ещё и девочки как назло подошли. Я чувствовал, что у меня даже голова вспотела и её будто иголками закололо от страха.

Толик вальяжно забрался на скрипнувший стул и сказал Павлу Григорьевичу:

– Вы стул, пожалуйста, не убирайте.

Павел Григорьевич удивленно вскинул брови, но просьбе внял. Толик ухватился за турник, повисел секунд пять, носками касаясь стула, и опустился. Выдохнул:

– Всё, – и опять же неторопливо слез.

Мне на мгновенье чуть полегчало, обрадовался я, что не один такой. Но вокруг все как засмеялись: и мальчишки, и девчонки, даже Павел Григорьевич, хоть он и старался сдерживаться, но тоже улыбнулся. И опять внутри всё скрутило, сжало чуть не до тошноты.

– Ну, Вовка, – обернулся ко мне Павел Григорьевич, – твоя очередь.

Я шагнул на стул, как на эшафот. В голове гудело, ноги тряслись, а перед глазами туман встал.

Потными пальцами я вцепился в турник. Стул из-под ног выскользнул, и я повис. Руки напряглись, но как я ни старался, согнуть их не мог. Словно две твёрдые палки торчали из плеч.

– Ну, Вовка, постарайся! – уговаривал Павел Григорьевич. – Ты же будущий мужчина, защитник. Ну!

Он сделал только хуже. Слова о какой-то будущей ответственности надавили не хуже пресса, которым машины сплющивают. Пальцы разжались, и я свалился.

До конца физкультуры надо мной подсмеивались, а когда мы пришли в столовую, то Лёнька, увидав в тарелках пюре с сосисками, вдруг выдал:

– Вовка с Толиком болтались на турнике, как сосиска и сарделька, – а потом подумал и добавил: – Сосиска и сарделька висели на стене, сосиска и сарделька свалилися во сне.

– Лёнька, – сказал я с угрозой, – ещё слово и ты превратишься в отбивную.

– И кто меня отобьёт? Ты, что ли? Кишка тонка!

– Вон Толик отобьёт, – ответил я. – У него не тонка.

Все оценивающе посмотрели на Толика, и я сообразил, что не очень-то вежливо поступил. Вышло, будто Толика толстым назвал. Но он ведь и правда толстый…

Я подсел к Толику и сказал: