Екатерина Соловьева - Вечерняя звезда

Я вышла к берегу озера: одинокий парус упорно сражался с нарастающей бурей. Сильный порыв ветра бросил меня на землю и готов был, сорвав с неё жалким листом, швырнуть невесть куда. Я вцепилась в траву, что-то попало мне под руку. Я ещё боролась со стихией, когда ткань сна начала отступать под разгорающимся утром моего мира, и, просыпаясь, разжала ладонь. Из неё выпала катушка ниток. Я открыла глаза. Ладонь была пуста.

Придя в офис, позвонила Любе из дальнего угла коридора. Рассказывать свои сны при свидетелях не рискнула.

– Весь твой сон – помехи и трудности, не зависящие от тебя. По воле рока. Парус порой значит и арест, но это вряд ли. А вот нитки… Судьба, долгое путешествие. Или просто нитки. Или всё вместе.

Просто нитки? Наверное, они ничего не значат во сне швеи, так же, как кошки, обещающие всем прочим спящим неприятности и слёзы, во сне заводчика мэйн-кунов – просто кошки.

Я пыталась вспомнить, где и когда могла увидеть катушку ниток, причём катушку здоровенную, старую, рельефную и потёртую, вызывающую ассоциации с блошиным рынком или с краеведческим музеем. На ум ничего не приходило.

Дома всё валилось из рук. Я думала об одном: «Как же быть? Нужно торопиться. Вдруг я не успею? Вдруг вообще не смогу попасть туда?»

Лежала на диване и, заливаясь слезами, слушала по радио скорбную партиту № 2 Баха для скрипки ре минор. С оркестром. Какую бы ещё послушать партиту, чтобы окончательно сдохнуть?

– Лиза, помоги, пожалуйста, Роману, он зашивается, – попросила Аполинэр в конце следующего рабочего дня. Бледный взъерошенный Роман виновато засопел. Он третью неделю ваял тридэ для разборчивого заказчика, который отказывался понимать, что красивые картинки в альбоме – это изображение приблизительного интерьера, условность.

– У меня на шторах будут бабочки?! – чуть не падал в обморок заказчик.

– Главное – не рисунок, – терпеливо объяснял Роман, – а цвет, объём. Общее впечатление. А бабочек мы уберём, если не нравятся.

– Понимаю, я же не идиот. Но почему диван в полоску? Я не хочу в полоску!

– Мы же предлагали сперва выбрать материалы и мебель, а потом делать альбом, – вмешивался Феня. – Тогда было бы реалистичнее.

– Я не буду оплачивать кота в мешке! – надувал губы заказчик. – Хочу видеть, что получится. Я имею право?

Тем не менее работа продвигалась, губы уже чаще улыбались, чем надувались, но оставалась загвоздка с комнатой мамы, которую благодарный отпрыск решил отделать без участия родительницы, сюрпризом. Если она его навестит. Подумаешь, четыре года не приезжала. А если приедет?

К сюрпризу для мамы сын подошёл ответственно: Роман собрался увольняться. Аполинэр пообещала ценному сотруднику отпуск на месяц раньше запланированного, в благословенном начале сентября, в самый бархатный из всех бархатных сезонов. Рома махнул залпом полпузырька «Новопассита» и потребовал помощника.

– Какая из каменных чаш не выходит? – спросила я.

– Тут постер нужен, над диваном. Женский портрет, классический. Жанровый какой-нибудь, без «нюшек» и без антики. Я уже все музеи мира перевернул.

– Настоящую живопись не хочет?

– Нет. Экономит.

– А цвета? Фон утвердили?

– Обои серо-голубые. Покрывало на кровати – не проблема, потом подберём, а диван хотят «прелой вишни». Ковёр из Эмиратов привезли, вот, на фотке.

– Красивый.

– И ещё: мама ненавидит блондинок.

– Как оригинально!

– Есть идеи?

Я набрала в поисковой строке имя художника и название картины.

– Лизка, ты – гений!

– Нет, он – гений, – ткнула я в карандашный набросок автопортрета художника.

А в соседнем с автопортретом окне в профиль к зрителю сидела брюнетка в тёмно-красном платье, с высоко заколотыми волосами, строго сжатыми губами, с глазами, опущенными к вышивке, которую она творила тонкими пальцами и длинной иглой.

– В яблочко! – подтвердил Феня.

Саша одобряюще тронул моё плечо.

И тут меня словно током ударило: нитки. Это должно иметь смысл! Я была уверена: среди множества улыбающихся, смеющихся или грустных лиц – от невинных до порочных, от юных до старых, подсмотренных Юрием Леманом в щедрый на натуру девятнадцатый век, – я не зря вспомнила бескомпромиссно суровое, печальное, бледное, без капли миловидности, утончённое лицо девушки, которая могла бы танцевать «Сарабанду» вместе с моими «отравителями».

Я вышла в коридор и набрала номер Роланда.

– Симона, почему у вас такой невесёлый голос?