Юлия Кузнецова - Где папа?

– Я… на получение.

– А письмо где? В котором сказано, что можешь приехать?

– У меня ничего нет, – испугалась я.

– Тогда не дадут ничего, можешь не толкаться!

– Почему не дадут? – заволновались другие.

– Да вот ей не дадут, она получать без письма собирается.

– Обнаглела совсем? – спросили откуда-то в конце. – Мы тут что, идиоты все? Стоим, чтоб записаться, а она вон без письма хочет.

– Да, бывают же такие бессовестные. Я вообще с Щукинской приехала. Просто прописана у родителей.

– А у меня лялька уже три часа не кормлена.

– А сколько ей?

– Четыре месяца.

– Так уже можно по три часа не кормить.

– Ну конечно! Вы что, с ума сошли? Я по первому требованию кормлю!

– Вот и сами виноваты, что избаловали!

– На вашу посмотрю, как вырастет! Есть хочет дитё, а вы ей – по часам.

– К порядку надо с детства приучать! А то и вырастают потом такие! Которые внаглую – без очереди, без письма! Надо им. Всем надо!

– Да, молодая же, могла бы и постоять!

– Слишком молодая, у тебя точно двое?

– Да врёт небось…

Я испуганно озиралась. Они ко мне обращаются?! Что я им сделала?

Злобные курицы. Набросились. Клюют, клюют, клюют.

– Девчонки, уходит!

– Так я и говорю – халявщица какая-то. Денежки-то всем охота. А стоять неохота.

Я не уходила, я убегала. Снова путаясь в домах, пытаясь выбраться к остановке. Но домá изменились. Они набухли, стали огромными, серыми, и снег был грязным вокруг и чавкал, пачкая мои сапоги, которые мы купили с папой.

«Нет, вы подумайте, – сказала тогда мама, – обманули приличного мужчину. Ну зачем ты ей купил сапоги на рыбьем меху?» Я еще долго думала в тот вечер, какой такой у рыбы мех…

Дома, лысые деревья, заляпанные грязью машины – все навалились на меня. Мне стало душно и страшно.

Я бросилась бежать. К счастью, подошёл троллейбус. Я забралась в него, испуганно оглядываясь. Все пассажиры превратились в молчащие серые мешки, тюки с бельём. Подойди к любому, ткни его – он просыплется молча песком через дырку.

Душно-душно, я сейчас задохнусь.

И тут вошёл он. Псих. Сгорбленный, худой, с козлиной бородкой, с рюкзаком, в потрёпанной одежде. Он стал петь и смеяться. Громко. Он трогал людей за плечи, и они отодвигались брезгливо. А псих смеялся и приближался ко мне. А потом близко-близко подошёл и приблизил своё лицо к моему. От него плохо пахло. Я зажмурилась. Сейчас взорвусь. Сейчас умру. Хочу, чтобы это был сон. Проснусь, и его нет. Ничего нет! Ни людей-тюков, ни злобной очереди, ни маминых расширенных глаз!

– В яме! В яме! Эта в яме! – закричал псих мне в ухо. И пошёл дальше.

Я не раскрывала глаз. Его слова были как серая гадкая вата. Они забились мне в уши, в рот, в нос… Он давно вышел из троллейбуса, а я не могла через эту вату дышать и слышать.

– Зачем ты в очередь полезла? – всплеснула руками Симба. – Тебе надо было спросить, какой у крайней девушки номер. Я же тебе объясняла. Просто надо было узнать номер для Наташки моей. Конечно, они тебя попёрли. Там некоторые по четыре часа стоят на морозе. А Наташке нельзя после кесарева столько стоять. И я не могу… Я же тут как конь на привязи.

Я плохо слышала Симбу через свою вату.

– Ладно, ладно, – забормотала она, – ничего, не страшно… В другой раз… Может, кого другого попрошу. Ничего, Лиз, ладно.

Я кивнула.

– У тебя что-то случилось? – вдруг спросила она, вглядываясь в меня. – Что-то дома? Что-то не так?

Я сглотнула комок ваты.

– Всё в порядке. У нас ничего не случилось.

Да. Дома и правда ничего не случилось.

Это с миром какая-то ерунда произошла.

Все взяли и отвернулись от меня.

Я видела кругом только толстые серые спины, через которые ни достучаться, ни прорваться, ни крикнуть так, чтобы услышали.

В воскресенье утром по дороге к бабушкиному дому вата слегка рассосалась.

Мама отправила меня обедать к бабушке. Ей некогда готовить мне суп. Я могу и сама его сварить, но я понимаю, что дело в не в супе. Мама должна побыть одна. Она должна сосредоточиться. Потому что завтра понедельник. Можно отвезти папе передачу. Она должна собраться с мыслями, чтобы купить всё, что нужно. И чтобы прийти в себя перед завтрашним днём. Потому что она, как и я в школу, должна ходить на работу, словно ничего не случилось.

Я вчера поняла уже, что это дико тяжело, и вот тут решила проявить солидарность.

Оставила её – собирать вещи и мысли.